Слеза прокатилась по ее гладкой щеке и упала на высокую грудь… Она не заметила ее, погруженная в круговорот мыслей о прошлом и будущем. Лица, лица, лица… Многих она помнила, многих — нет. А они? Помнили ли они Маринеллу — тихую красивую девушку, жившую среди них так недолго?

Вечная Дева снова заглянула в колодец, с тем чтобы отрицательно покачать головой в ответ своему отражению. Затем вытянула бадью с водой и направилась к дому.

* * *

Одиночество — ее удел. Так было, есть и будет. Жители маленькой аргосской деревушки, видя чужеземку за веретеном и несказанно удивляясь ее приветливой улыбке, приняли ее за ведьму. В длинном веке Богини Судеб случалось и такое. Она не страшилась костра — она страшилась злобных выкриков и ненависти, пылающей в сотнях глаз и направленной на нее самое. Откуда в мирных крестьянах подобные дикие чувства? Маринелла и представить себе не могла. Наверное, никто не знает, как глубоки тайники души человеческой — даже боги.

И как ни плакала, как ни страдала Шела (а она боялась одиночества более всего на свете), Вечной Деве пришлось уйти из деревни.

Она отправилась в путь ночью. Для нее ночь была ничем не хуже дня, а звери ничем не хуже людей. Только бы тропа не обрывалась у рва да светила луна. Впрочем, Маринелла и в темноте видела прекрасно, так что луна была нужна ей лишь для общества, как спутница и подруга.

Когда бледный серебряный диск поднялся над лесом, идти и в самом деле стало веселей. Припомнились старые песни, в ночной тишине звучащие как-то особенно душевно, и старые баллады о рыцарях и пастушках, злых магах и отважных воинах, и ле, восхваляющие добродетель властительных особ и низменность нравов черни. Среди этих творений ума и души человеческой было множество истинно прекрасных; были и скучные, ничуть не задевающие сердца, были и просто отвратительные смыслом и словосложением, хотя Маринелла и в них находила настроение либо фразу из ряда высоких, способных тронуть одним лишь звучанием. Сейчас, во мраке ночного леса, более ей нравилось петь о несчастной любви, об одиночестве, о странном согласии неба и земли, которые всегда рядом, но никогда не сливаются в одно…

Пожалуй, эту песнь могла бы сложить и она, Богиня Судеб. Правда, коня у нее не было, но зато была вечность, от коей она давно уже устала. Знать бы, что преемница не вложит злобу свою в сверкающую золотистую нить — с радостью отдала б ей веретено и растворилась в бездне миров.

И опять образ Массимо встал перед ее глазами. Почему-то всегда, лишь стоило ей подумать о конце своего существования на земле, сразу как следствие вспоминался он притом следствием вовсе не являясь — напротив, являясь чуть не началом сих мыслей.

Она видела его юным — большим, как медведь, и наивным, как дитя, — и никогда старцем. Вряд ли он помнил ее так же хорошо. Да, она поразила его воображение, но впереди у него была такая долгая жизнь… Вечная Дева знала: он любил, был любим; его сын обещал стать красавцем и храбрым воином; он имел постоянный доход и уважение окрестных жителей. Все, кроме дохода и уважения, он потерял… Все — значит любовь… Позже он спас маленького бродяжку, чья судьба казалась Маринелле несколько необычной: он обладал великим даром, ниспосланным с небес, но сам из себя ничего особенного не представлял. Однако нечто весьма привлекательное все же содержалось в недрах его души. Что именно, трудно было понять — столько разного мусора накопилось там. Но Маринелла с невольной горделивой улыбкою еще тогда прочитала на нитях судьбы Массимо: ему суждено подарить жизнь любимцу богов.

Тропа резко повернула налево, к могучему дубу, меж толстых корявых корней коего росли высокие травы, способные служить ложем для утомленного путника.