- Э-э-э… - мнется Майка. Майка. Мнется. Не-ве-ро-ят-но!

- И вот, когда Ася впервые по-настоящему бабку отшила, да не от себя - от всех нас, от тебя, от Сони, от меня! – не дала ей называть вас блядями, а меня лохом – ты тут как тут. Советы даешь. Недочеты разъясняешь.

- Но должна же я…

- Что должна? Занять освободившееся место в Асиной голове? Если бабкин голос раз и навсегда заткнется, то твой будет звучать до скончания веков и вести Асю верным путем?

- Гера, ну что ты на меня взъелся?

- А то! Я не хочу, чтобы моя мать стала такой же, как моя бабушка.

- Бабушка всегда тебя любила!

- Мать! Она никого не любила. Просто кого-то поучала больше, кого-то меньше. Вам больше доставалось - со своим полом бабка соперничает жестоко. До последнего проблеска независимости. Пока не нагнет и в нагибе не зафиксирует – не успокоится. А мужиков она трогает, только если они сами на соперничество напрашиваются.

- Это как? – недоумевает Майка. Я хихикаю чуть слышно, натягивая одеяло на нос. Ну до чего ж у меня сестры ненаблюдательные!

- А вот так, - бурчит Гера. – Вечно она объясняет, что мужское дело, а что не мужское. Цветы выращивать или готовить – не мужское. У ее соседа какой-то кактус зацвел – бабка аж на говно перевелась. Чей-то муж пироги печет – опять говно. Не мужским делом занялись! А бабы у них виноваты, что мужики срамным занятием увлекаются. Представляешь, сколько бы она дерьма на Асиного Дракона вылила?

- А что? – из голоса Майки уходят последние возмущенные ноты. Всепоглощающая жажда сплетни просыпается в нем.

- Он же шеф-повар! Аська тебе что, не рассказывала?

- Класс!.. – голоса удаляются, гаснут, я улыбаясь засыпаю и засыпая улыбаюсь. Герка – не маменькин сынок. Он мужчина. Он защитник. Я вырастила настоящего мужчину. Сама. Класс!

Наутро Майка пьет кофе, усердно разглядывая вид из окна - двор, поднадоевший за три недели пребывания в Берлине. Ну, чтобы не смотреть на мое опухшее от пересыпа лицо с такими невинными-невинными глазами, сойдет и двор. Майке неловко, но просить прощения – только усугублять неловкость. Приходится пялиться из окна.

Впрочем, Майкины ухищрения меня не интересуют. Что-то происходит в душе самой легкомысленной и благополучной из нас – в душе Софи. Она глядит на меня, требовательно и нетерпеливо, как будто пытается передать важную информацию, одними взглядами, без помощи слов. Ей явно мешает присутствие Майи и Герки, мучительно долго собирающихся в очередной культпоход.

Наконец, квартира пустеет. Мы остаемся вдвоем. В конце недели и я уеду. Недолго мне осталось в Европах жуировать. Вернусь в родные пенаты, встречусь с московскими морозами, и вполовину не такими злыми, как здешние – сырости им не хватает, промозглости. Континентальная наша жизнь. Столичные мы неженки.

В Москве ждет меня Дракон. Спокойно ждет, без подросткового азарта. Знает: рано или поздно мы решим, как строить нашу совместную жизнь. Жить вместе или раздельно. Заводить общий круг знакомств или нет. И вообще, оставаться вместе или обойтись бурным романом длиной в несколько месяцев.

- Мы должны поговорить, - чуть слышно произносит Соня, усаживаясь напротив. – Я хочу сказать тебе одну вещь. Только мне трудно ее сказать.

Оп-па! Я смотрю на Соньку и понимаю: сейчас рухнет еще одна семейная легенда. Легенда о самодостаточной, самовлюбленной и самостоятельной Софи, жизнь которой – это сплошные «само», которой никто не нужен, которая ищет одних лишь удовольствий, безжалостно порывая со всяким, кто претендует на большее. Глаза у Сони задумчиво-печальные – глаза женщины под пятьдесят (страшный, страшный рубеж, не Рубикон уже, а Стикс), но без отрицания, без гнева, без торговли… Соня смирилась с тем, что скоро, совсем скоро из ее жизни исчезнет элемент Дикой Охоты на любовь.