Прошлой ночью я не спала. Я думала о горе своего отца. И не могла забыть о Женевьеве. Я думала о ее неистовости, так пугавшей Нуну. Теперь я понимала, почему. Нуну знала мою мать. Страхи Нуну лишь отражали страхи отца. Я видела, что Нуну следит за моей дочерью. Задремав, я увидела кошмарный сон. Кто-то сидел в комнате с зарешеченными окнами. Я должна была убить ее; я стояла с подушкой в руке. Это была моя мать… но у нее было лицо Женевьевы и в руках у нее был ребенок… ребенок, который еще не родился. Я заставила ее лечь и стояла над ней с подушкой. Проснулась я с криком: «Нет! Нет!» Меня трясло. После я не могла спать. Я боялась уснуть и увидеть кошмар, поэтому взяла настойку Нуну, а потом заснула без снов.

Утром я проснулась, и сознание мое прояснилось. Если мой ребенок — мальчик, он будет продолжателем рода де ла Таллей. И я подумала, что порочное семя безумия вкрадется в замок, как привидение, и будет преследовать их род столетиями. И принесу им это семя я. Женевьева? О ней позаботится Нуну. Нуну знает. Она будет следить за ней. Она устроит так, чтобы Женевьева не выходила замуж. Может быть, Нуну уговорит ее пойти в монастырь, как папа хотел уговорить меня. Но ребенок… если это будет мальчик… у папы не хватило мужества. Нужно мужество. Если бы папа убил мою мать, я бы никогда не родилась. Я не знала бы боли… ничего. Так могло бы быть и с ребенком.

Прошлой ночью случилась странная вещь. Я проснулась от кошмара, и вспомнила, как хорошо спится после содержимого той бутылочки с ребристыми боками. Ребристыми, как сказала Нуну, для того, чтобы в темноте сразу определить, что это бутылочка с ядом. Яд! Но от него так сладко спится, такое облегчение! Я подумала, что можно принять в два… в три раза больше, чем Нуну давала мне от зубной боли… и не будет никаких страхов… никаких проблем. Ребенок ничего не узнает. Ребенок не придет в этот мир, за ним не будут все время следить, ожидая первого проявления порока. Я потянулась за бутылочкой и подумала, что не буду такой трусихой, как папа. Представила, что сейчас я такая же старая, как он… лежу на смертном одре, кляня себя за несчастья, которые навлекла на своих детей. Я посмотрела на бутылочку и испугалась. Приняла несколько капель и заснула, а утром сказала себе, что это не выход.

Сейчас ночь, и опять страхи преследуют меня. Спать не могу. Все думаю о папе и маме в комнате с зарешеченными окнами, и ощущаю внутри себя ребенка. Нуну, пожалуйста, позаботься о Женевьеве. Я оставляю ее на твое попечение. Может быть, сейчас у меня достанет мужества, которого не хватило папе. Если бы ему это удалось, многим из нас от этого стало бы лучше. Моя маленькая Женевьева никогда не родилась бы… Нуну избавилась бы от страхов… Я никогда бы не родилась… Мой отец был прав. Вот она, бутылочка из зеленого стекла. Тетрадь я положу в шкаф вместе с теми другими и Нуну найдет ее. Она любила читать о тех днях, когда я была маленькой, она говорит, что они напоминают ей о прошлом. Она объяснит им, почему… если я смогу. Правильно ли я делаю… Теперь я попробую заснуть… Если не смогу… Утром я напишу, что так чувствуют себя люди ночью… Днем все, выглядит по-другому. Но папе не хватило мужества… Хватит ли у меня… Хватит ли…»

На этом запись оборвалась. Но я знала, что произошло. Она нашла в себе то, что называла мужеством, и из-за этого той ночью она и ее неродившийся ребенок умерли.

Картины, вызванные к жизни записями Франсуазы, целиком заняли мое воображение. Я так ясно все себе представляла: дом, наполненный мрачной тайной; комнату с зарешеченным окном, ограду у камина; высоко на стене лампа; неистовая и страстная женщина; муж-аскет, не находящий в себе сил противиться ее чарам; его борьба со своими чувствами; он предается страсти и в результате получает то, что его фанатичному разуму кажется возмездием.