— Разве тебе не нужно работать?

— Еще как. Но это дневная съемка, — пошевелил бровями Соловьев. Я хмыкнула, намекая на то, что мечтать не вредно, и пошла к машине. Жаль, что во мне не было и капли уверенности в том, что когда на озеро опустится ночь, от моей решимости хоть что-то останется. Я чувствовала себя такой потерянной… Все смешалось. И когда я сказала Данилу, что мой мир разрушился — я не врала. И не драматизировала в попытке урвать хоть немного жалости. Она мне была не нужна. Просто… появление Пашки стало для меня полнейшей неожиданностью. У меня был брат. А отец, которого я боготворила, в надежности и принципиальности которого никогда не сомневалась, оказался обычным предателем.

И самым страшным в этом всем было горькое чувство разочарованности всем и вся, которое не покидало меня в последнее время. Впервые за всю мою жизнь у меня опустились руки. Уж лучше бы злость. Но и ее не было…

Я забралась в кабину и по рации связалась с амбулаторией. Убедилась, что с отцом все хорошо, перекинулась парой слов с матерью. Не знаю, как папа жил с тем, что сделал. Лично я теперь чувствовала себя ужасно.

Чертыхаясь, я попыталась связаться с бабкой.

— Привет, ба. Мы добрались.

— А звонишь чего?

И правда. Как будто ей для того, чтобы быть спокойной, нужен был мой отчет… Я нерешительно пожевала губу, но все же призналась:

— Думаю, что нам не надо было вот так его отпускать. Теперь неспокойно на сердце.

— Родная кровь взыграла?

Видит бог, я обожала бабу Капу. Но порой совершенно её не понимала. Вот и сейчас, казалось бы, чему радоваться?

— Причем здесь это? Он ребенок совсем. А мы его в ночь отпустили.

— Да ты не переживай. С ним все хорошо. Добрался малец до дома.

— Это тебе звезды подсказывают? — на всякий случай уточнила я.

— Нет, это мне Пашка сказал. Я у него номерочек-то выудила.

— Зачем? — напряглась я, испытывая одновременно облегчение и непонятную, колющую душу тревогу.

— А ты подумай, глупая. Мать у него плоха. И Пашку она к нам неспроста прислала.

От шума помех, которые то и дело прерывали наш с бабкой разговор, у меня разболелась голова. Я поморщилась и растерла виски.

— На что ты намекаешь?

— На что, на что… — пробубнила бабка. — Помрет его мамка, а он на кого останется? Ну, не сиротой же, при живом-то отце!

Вот… Эта мысль и мне не надавала покоя. Как и мысль о том, что отец предал не только мать. Но и своего же сына, которого… не признал? Удивительно, но от этого мне становилось еще паскуднее. Ладно — загулял. Это с натяжкой можно было понять. Но то, что он отказался нести ответственность за свой поступок, просто убивало. Предательство — это одно. Трусость — совсем другое.

— И что ты предлагаешь? Нам с тобой его усыновить?

— Почему сразу нам?

— Отец-то не шибко о своем сыночке пекся. С чего ты решила, что он станет это делать теперь?

— А ты не хами, Яська! И на отца родного напраслину не нагоняй. Валька знать не знал о сыне.

— Это таки тебе звезды подсказывают? — съязвила я.

— Яська! Выпорю!

— Ну, а какой реакции ты от меня ждешь, ба? Я не знаю, как быть. Что делать? Как матери обо всем рассказать…

— Мать твоя — умная женщина.

— А здесь не в уме дело! Ты сама подумай, что говоришь! Предлагаешь ей воспитывать ребенка отцовской любовницы! Считаешь, что это нормально?! Честно? Справедливо? По отношению к ней… — я снова сорвалась на крик.