Изменить размер шрифта - +

     Когда же на город сошли густые  ноябрьские  сумерки,  Николас  Фандорин
оторвался от уютно мерцающего экрана, потянулся и подошел к окну.
     Одуревшему   от   программирования   взору   Москва   явилась   странно
расплывчатой и даже,  выражаясь  языком  компьютерным,  глючной.  На  первый
взгляд обычный вечерний ландшафт: разноцветные рекламы, волшебно-светозарная
змея  автомобильного  потока,   извивающегося   по   Солянке,   подсвеченные
прожекторами башни Кремля, вдали - редкозубье  новоарбатских  "недоскребов".
Но, если присмотреться, все эти объекты имели различную консистенцию,  да  и
вели  себя  неодинаково.   Кремль,   церкви   и   массивный   параллелепипед
Воспитательного дома стояли плотными, непрозрачными утесами, а вот остальные
дома едва приметно подрагивали и позволяли заглянуть внутрь  себя.  Там,  за
зыбкими, будто призрачными  стенами,  проступали  контуры  других  построек,
приземистых, по большей части деревянных, с дымящими печными трубами. Машины
же от пристального разглядывания и вовсе почти  растаяли,  от  них  осталась
лишь переливчатая игра бликов на мостовой.
     Николас посмотрел себе под ноги и увидел внизу, под  стеклянным  полом,
крытую дранкой крышу, по соседству, в ряд, другие такие же, еще острый  верх
бревенчатого частокола. Это  амбары  с  солью,  догадался  магистр  истории.
Задолго до того, как в  начале  двадцатого  века  Варваринское  товарищество
домовладельцев  выстроило   многоквартирную   серокаменную   махину,   здесь
находился царский Соляной двор. Неудивительно, что в этих каменных  теснинах
ничего не растет - земля-то насквозь просолена.  Тут  Фандорин  разглядел  у
ворот Соляного двора  часового  в  тулупе  и  треугольной  шляпе,  на  штыке
вспыхнул отблеск луны. Это уж было  чересчур,  и  Николас  тряхнул  головой,
отгоняя не в меру детальное видение.
     Разве можно до такой  степени  погружаться  в  восемнадцатое  столетие?
Время - материя коварная и непредсказуемая. Однажды так вот  нырнешь  в  его
глубины, да и не сумеешь вернуться обратно.
     Еще раз встряхнулся, энергично, и наваждение рассеялось. Пол снова стал
непроницаемым, дубовым, на улице заурчали автомобили,  а  с  верхнего  этажа
донеслась дерганая карибская музыка - там жил растаман Филя.
     Надо сказать, что отношения с местом  обитания  у  Фандорина  сложились
странноватые. Такой уж это город - Москва. В отличие от Венеции или  Парижа,
она берет тебя в плен не сразу, при первом же знакомстве, а просачивается  в
душу постепенно. Этакая гигантская луковища: сто одежек, все  без  застежек,
снимаешь их одну за  одной,  снимаешь,  сам  плачешь.  Плачешь  оттого,  что
понимаешь - до конца тебе не раздеть ее никогда.
     Голос у тысячелетнего Города - в  смысле,  настоящий,  а  не  обманный,
который для гостей столицы - не шум и  гам,  а  тихий-претихий  шепот.  Кому
предназначено, услышит, а чужим  незачем.
Быстрый переход