— Ты что же, Бастиан, совсем с ума сошел? Что это за представление? — я шагнул к нему, но егерь, которому Криббе не давал подняться с пола, завернул голову и прошипел.

— Я не знаю, что случилось в Берлине, но, когда вы вернулись с музыкального вечера его величества Фридриха, вы изменили всем своим надеждам и чаяниям. Вы выгнали истинных немцев из своего окружения, ваше высочество, и больше не хотели даже слышать о короле Фридрихе, а ведь еще накануне он был вашим героем!

— И поэтому ты решил меня предать? — смотрел на него сверху вниз. — Только потому что я перестал восхищаться этим извращенным гномом? Уволь меня от этого, и считай, что я просто прозрел. — Я говорил медленно и пафосно, думая про себя, что этот идиот сейчас все испортит.

— Ваше высочество, что происходит? — Ботта задал вопрос, и я был вынужден обернуться в его сторону. И вот что отвечать? У меня, почему-то не был заготовлен ответ на этот случай, почему-то я считал Бастиана более выдержанным.

— Да ничего особенного, господин посол, просто егерь Бастиан внезапно разочаровался во мне, как я разочаровался в свое время ф короле Фридрихе, только и всего.

— А вы разочаровались во Фридрихе? — Ботта искренне удивился. Видимо, герцог был очень плотно подсажен на обожание своего кумира, и это обожание постоянно подогревалось уже здесь в России. Интересно, какую роль в культивировании такой болезненной и нелепой любви герцога к королю, который его ни в хер не ставил, играл сам Ботта? Хотя, нет, не интересно, потому что это уже не актуально.

— А какое это имеет значение, господин посол? — я слегка наклонил голову. Жест был не мой, он принадлежал герцогу. Судя по тому, что почти на всех портретах его знаменитый дед слегка наклонял голову набок, это было их семейной фишкой, с которой я бороться не собирался, все-таки мой титул Внука Петра Великого должен быть хоть чем-то обеспечен.

— Я вас не понимаю, ваше высочество, — Ботта попятился. Он был умной и расчетливой тварью и просто пятой точкой чувствовал, что происходит что-то не то, что-то, что может поставить его жизнь и свободу под сомнения.

— Да все вы прекрасно понимаете, господин посол. — Дверь, которую я просто гипнотизировал последний час, распахнулась, застав меня вздохнуть с облегчением. — Кстати, если все-таки действительно не понимаете, то Василий Иванович вам все сейчас очень подробно объяснит. Вот только, отправляя письмо Фридриху, в котором говорите о том, что сделаете все возможное, чтобы вернуть на трон Анну и Ивана, вам было плевать на то, что вы под удар и меня подставляете и что я могу в итоге лишиться того хрупкого доверия, которое сложилось у меня с ее величеством. — Я отвернулся от него и обратился к Суворову, вошедшему в зал во главе с пятеркой гвардейцев. — Ну что, Василий Иванович, нашли доказательства?

— Нашел, — Суворов продемонстрировал мне шкатулку. — Это насколько же надо быть самоуверенным, господин Ботта, чтобы не уничтожить компрометирующие вас письма, а хранить их в этой шкатулке?

— Значит, мне не показалось, и по залу действительно слонялся тот самый вор, которого мне показывал Чернышевский, — пробормотал австриец.

— Вы ведь очень умны, господин Ботта, — теперь я смотрел на него брезгливо. — И вы совершили лишь одну ошибку — вы хотели спрятаться от возможных длинных ушей и отправились в притон, чтобы поговорить с графом Чернышевским, вашим гонцом к Фридриху, который очень сильно заинтересован в том, чтобы вернуть на престол малолетнего Ивана. Я ведь всегда был всего лишь запасным вариантом, не так ли? Или же, если ваша авантюра увенчалась успехом, меня ждала бы Швеция, полностью лояльная вашему патрону?

— В этом притоне кто-то был? Кто-то узнал нас? — Ботта все еще продолжал стоять, кривя рожу, не понимая, что на этот раз вляпался по самые гланды, и что ему очень сильно повезет, если Елизавета в честь коронации, когда она обязана быть доброй, просто выпрет его из страны с полным запретом на возвращение.