Глава 17

Якоб Штелин приехал в Лефортовский дворец в то самое время, когда я с отцом Симоном закончил разучивание молитв, которые мне нужны будут при принятии православия. В принципе, все уже было выучено. Вчера вечером я даже посетил храм, где вполне достойно вел себя, и все делал правильно под строгим наблюдением отца Симона. Особо набожным я никогда не был, в церкви до этого был пару раз, и понятия до вчерашнего дня не имел, где ставят свечи «Во здравие», а где «За упокой». Теперь знаю. И сотворении молитвы я также ни разу не ошибся, и отец Симон заявил, что я готов. Осталось лишь немного закрепить изученное, чтобы все прошло безукоризненно.

Когда мы с отцом Симоном пришли в общему выводу, что он ничему больше меня научить в богословии не сможет для достаточного для меня уровня, я попросил его обучить меня латыни, хотя бы на начальном уровне. Получалось у меня вроде бы неплохо, и я даже вполне сейчас могу ввернуть пару фраз на латыни, хотя сама методика обучения была для меня странновата, но просто я к таковой не привык: не было изучения изначального набора базовых понятий, сразу шло чтение текстов и заучивание слов и их значений, которые были мне неизвестны — то есть на первых порах всех слов. Грамматика шла параллельно, без изучения правил, которые, как я понял, если и были где-то сформулированы, но только не в голове отца Симона. Вообще, похоже, что правил, которыми мне выносили мозг в школе, пока разработано не было. И, как оказалось, что без правил-то как-то некомфортно. То ли дело просто заучить, и потом по мере сил и способностей применять, и совсем другое — вот так учить наобум. И вот, когда я читал очередной зубодробительный текст, прибыл Штелин, про которого мне говорила тетка. Это имя мне вообще ни о чем не говорило, а Гагарин в ответ на мои вопросы ответил, что этот самый Штелин фантастические фейерверки делает, и что ему Елизавета заказала создать коронационный альбом с гравюрами. Но на самом-то деле не могли же просто человека, разбирающегося только в фейерверках, назначить на место наставника наследника престола? Или могли? Я вообще пока ни в чем не был уверен.

Яков Яковлевич, как его называли на русский манер, мне сразу понравился: очень спокойный и рассудительный, не просто так его все же ко мне направили, не только он альбомы умеет составлять. Штелин сразу же попросил прощения за то, что прервал урок и попросил отца Симона очень вежливо, надо сказать, перенести обучение на следующий день, дабы мы с ним могли пообщаться, и он уже сумел составить определенное мнение, чтобы сделать программу обучения, ежели его все-таки утвердят на роль моего наставника, наиболее эффективной. Отец Симон только кивнул в ответ, собрал книги и бумаги, и очень быстро свалил, оставив нас наедине. Он вообще отличался деликатностью, чаще всего не свойственной священнослужителям, но, возможно, это происходило от того, что Елизавета не так давно зарубила один из его переводных текстов, запретив публиковать в российской империи, очень уж он был провокационным, вот отец Симон и решил некоторое время не отсвечивать, чтобы лишний раз не напоминать о себе ни Елизавете, ни Священному Синоду, во избежание, так сказать.

Некоторое время мы смотрели со Штелиным друг на друга, внимательно изучая, затем я медленно произнес.

— Как мне лучше обращаться к вам? Господин Штелин или все-таки Яков Яковлевич?

— Как вам будет угодно, ваше высочество, — Штелин наклонил голову, обозначая поклон, но именно что, обозначая, не кланяясь полноценно через каждое сказанное слово. Он вообще не выражал какого-то подобострастия, продолжал смотреть прямо и даже чуть-чуть покровительственно, делая скидку на мой возраст, и это мне в нем тоже нравилось.