Коль отпрянул и стукнулся затылком о колпак.

– Ты?

– Ага.

Коль медленно осознавал.

– Ты что же, сам по себе?

– Ну, не слишком. Ребята послали меня присмотреть, как бы чего не вышло.

– А что они сейчас?

– Не знаю. Вроде, уходить собрались.

– Не знаешь… Стоп, так ты не телепат?

– Нет, конечно, я же механический.

– Ага, – Коль с трудом взгромоздился на сиденье. – Значит, уходить. Куда?

– К своему скорди.

– Ф‑фух, – облегченно вздохнул Коль, – слава богу. Тогда давай домой.

– Самое страшное, – проговорил скорди, трогаясь с места и полого поднимаясь, – что ты действительно выглядишь обрадованным.

– Это потому, что я действительно обрадован… И все об этом. Зачем тебе пульт, раз ты по первому слову летишь?

– Чтоб ты правил, когда хочешь. Но я же спецскорди, лесниковый. Ежели бы тебя где травмировало, я б сам соображал, что делать, куда везти, оказывал бы первую помощь…

– Знаешь, меня так и подмывает заглянуть под сиденье, не спрятался ли там кто.

– Ты только что оттуда вылез. Впрочем, для приятности можешь. Надо всегда делать, что хочешь. Для счастья необходимо и достаточно: а – делать, и бэ – что хочешь. Ну, и цэ – чтобы получалось.

Скорди болтал и летел не шустро – может, давал ребятам время уйти подальше. Он едва не касался деревьев.

– А если хочешь того, чего не хотят другие?

– Так не бывает.

– Может, это в ваше время так не бывает…

– Ты теперь тоже живешь в нашем времени.

Коль качнул головой.

– Я в нем только пребываю.

– Плакса чертов, – сказал скорди. Больше они не разговаривали до самого скита, но когда скорди мягко опустился на поляну между сараем и крыльцом, откинул колпак, и Коль шагнул наружу, то сзади раздалось: – Выметайся, о зловонный. Смердящий твой покров мне опротивел, и тянет пальцы в рот совать для облегчения рвоты.

Коль обернулся.

– Чей это сонет? – спросил он, едва удерживаясь от нервного смеха.

– Мой, – скорди был крайне горд.

– Ты знаешь про пальцы?

– Книжки читаю художественные. Не в пример некоторым.

– Да ты, братец, корифей, как я погляжу, – пробормотал Коль и, на ходу стаскивая истекающую грязной водой одежду, вошел в скит. Все было прибрано аккуратнейшим образом. Все было так, как до.

Сидела у меня на коленях. Каких‑то четыре часа назад. Нежная, упругая, женственная, совершенно близкая. Ведь мог бы…

Он вытащил штык. Повертел, наслаждаясь блеском лезвия. Кто‑ты вымыл его после картошки. Наверное, Сима. Штык был тверд и сух. Штык был уверен в собственной правоте. Он не колебался бы ни секунды. Расчекрыжить себе глотку – и все дела.

– Прикрылся бы, охальник, – ханжески протянул скорди.

– Иди‑ка сюда.

Скорди осторожно подполз.

– Не вздумай пырнуть меня своим рубилищем.

– Еще чего. Я на тебя влезу.

Он взобрался на колпак и стал вырезать над дверью, прямо по бревну: «Пансионъ для холостяковъ. Любое существо женского полу, переступившее сей порогъ, будет немедленно подвергнуто расстрелянию без суда и протчих сантиментовъ». Он резал долго, прилежно. Лес звенел. Легко сыпались на крыльцо деревянные крупинки. Потом подметать надо, предвкушающе думал Коль, еще дело, полчасика уйдет… А там – обед… а там, глядишь, и на боковую…

– Слушай, звездный герой, – сказал скорди снизу.