Шел второй час допроса, но пока ясности в отношении подозрительной троицы, задержанной патрулем неподалеку от северных ворот крепости, у него не было. Командир группы, нагловатый старлей, вел себя вызывающе и продолжал утверждать, что они из штаба дивизии. Наличие рации в вещмешке сержанта он объяснял спецзаданием, которое получил на учении, и наотрез отказался назвать причину появления группы у стен крепости. Это не убедило Федорова, и тогда рассвирепевший старлей начал грозить самыми суровыми карами. Проверить и подтвердить его информацию в штабе или Особом отделе дивизии у Густова не было возможности. Старый армейский телефон молчал, опять где-то на линии произошел обрыв.

Федоров ломал голову, как поступить с задержанными. Отпустить их, не убедившись, что это свои, а не гитлеровские лазутчики, которые в последние две недели не давали покоя, было бы непростительной ошибкой; это попахивало трибуналом. Продолжать и дальше удерживать разведгруппу штаба дивизии, значит, поставить план предстоящего учения под угрозу срыва. Медлить было нельзя, и он послал в крепость посыльного в надежде, что хоть там работает связь.

Не успели стихнуть шаги сержанта-пограничника, как он снова появился на пороге. На нем лица не было. В глазах плескался ужас. Леденящий холодок окатил спину Федорова. Недобрые предчувствия скорой войны, слухи о которой в последние дни упорно бродили среди солдат и офицеров, ожили в нем с прежней силой. Он подался к окну.

Во дворе суматошно метались размытые тени и раздавались тревожные крики. Со стороны Брестской крепости доносился выворачивающий душу надрывный вой сирен. Сердце Федорова сжало предчувствие страшной и неотвратимой беды. Он задрал голову, и в нем все помертвело. Небо сплошь усеяли хищные силуэты наплывавшей с запада армады самолетов.

Первый робкий луч солнца скользнул над горизонтом, и через мгновение небо полыхнуло сотнями зловещих багровокрасных огней. Грозный, нарастающий гул авиационных моторов оглушил землю. Это была война!

В следующее мгновение яркая вспышка разорвала во дворе предрассветный полумрак. Пол ушел из-под ног Федорова. Чернильница задребезжала и лягушкой поскакала по столу. Потолок и стены заскрежетали. Взрывная волна вышибла стекла и опрокинула Федорова на пол.

Сотни снарядов и авиабомб обрушились на Брестскую крепость и погранзаставу. Рушились и горели дома командного состава и казармы. Под обломками гиближены и дети офицеров и сверхсрочников. Огненный смерч сметал все на своем пути. В зареве пожаров поблекло утреннее солнце…

Капитан Федоров тряхнул головой, чтобы освободиться от жутких воспоминаний о тех первых днях войны, и снова склонился над дневником. Его автор со скрупулезностью летописца день за днем описывал путь 134-го пехотного полка «Дойчмейстер» по советской земле. С течением времени тон записей становился все более нервным и раздражительным.

В ноябре 1941 года автор писал:

«Продвижение все ухудшается. Противник укрепляется. Часто в селах квартиру приходится завоевывать с оружием. Начались дожди. Мы застреваем по колено в грязи. Машины и повозки безнадежно вязнут или скатываются на обочину. Днем и ночью слышны крики и ругань…»

Далее продолжал:

«Все мы удивлены, как выглядит Россия. У многих пропала надежда на хлебный рай на Украине. Мы возмущены тем, что увидели в этом «раю» Советов. Полное бездорожье. Крытые соломой глиняные домишки с маленькими окошками. Кроме полуразрушенной халупы, пары курей и одной свиньи крестьянин ничего не имеет. И это называется рай Советов?!.»

Тем большее недоумение вызывали у автора растущее сопротивление войск Красной армии и ночные атаки окруженцев. Они не желали сдаваться и не хотели подчиняться фашистскому порядку, так милому его сердцу.