Особого смысла отрицать нет.

– Это буду я, полицейский детектив Фортц. Чем могу служить?

Фортц – ходячее доказательство того, что эволюция идет в обоих направлениях. У него вышеупомянутый вид головы в шлеме, причем скальп у него сияет, будто отполированный шар для боулинга. Насколько могу видеть, у него нет ни волоска, а этим чертам место на куда более мелком личике. Будто голова у него продолжала расти, а вот глаза, нос и рот решили на это забить лет в пятнадцать. Когда он молчит, язык у него чуточку высовывается, а другая моя придверная гипотеза гласит, что высовыватели языков склонны к рукоприкладству. Когда-нибудь я запишу все эти самородки для будущих поколений придверных и привратных. Может, приобрету статус гуру и попаду на «Доктор Фил». Мне бы это понравилось – сидеть в кресле напротив Фила, как раз достаточно близко, чтобы вмазать этому самодовольному мудозвону по харе. Наверное, я не стал бы и пытаться, но мечты делают жизнь сносной.

Заменив бумажник на телефон, Фортц смотрит на экран, чтобы продемонстрировать мне, как он всем нужен.

– Вас хочет видеть лейтенант Дикон, – сообщает он. – Это важно.

– Вы теперь в кавалерии на посылках?

Фортц ухмыляется:

– Просто малек помогаем. Мы ведь одна команда.

Я велю себе не паниковать. Ронни добродетельней Робокопа, а я сегодня еще ничего плохого не делал.

– Скажите ей, что я позже буду в клубе, пусть зайдет.

– Не, – возражает Фортц. – Она отправила нас подвезти вас, ясно?

В моем воображении конверт сияет сквозь ткань моего пиджака.

– Какого рода это приглашение? – спрашиваю я, будто бывают такие приглашения по-хорошему.

– Думаю, это навроде дегустации пончиков, – заявляет Фортц, и его мелкие черты трясутся от радости, будто остатки желе на дне миски. – Ну, заберетесь вы на заднее сиденье или мне пора задуматься почему?

Кригер прекратил попытки выбраться из машины, и по его плечам видно, что он дуется.

– Ладно, забираюсь. Только скажите своему партнеру, чтобы не стрелял в меня. Это не я запер его в машине.

Фортц закатывает глаза, говорящие о капризных отношениях с партнером, подпорченных годами перебранок в наружном наблюдении из-за кофе не того сорта.

– Вот думаю, не пристрелить ли мне его самому, а повесить на вас. Как оно вам?

Он усаживает меня на заднее сиденье, все еще подхихикивая.

Отморозки. Клоуны все до последнего. Я где-то читал, что «фараоны» вырабатывают макабрическое и неуместное чувство юмора, только чтобы выжить на такой работе, но мне кажется, что по большей части эта склонность таится где-то у поверхности, только и дожидаясь случая выскочить на белый свет. Как тролль в темном колодце.

Пока Фортц ведет, Кригер сидит скрестив руки и излучает ледяные флюиды. Фортц мирится с этим минуты две, а затем…

– Да брось ты, – говорит он, склоняясь, чтобы дать легкого тумака партнеру по руке. – Дерьмо с гидрантом – это ж смешно! Да и подъехать туда не хухры-мухры. «Талладегские ночи», чувак.

«Выдал – получи», – думаю я.

Кригер отмахивается от тумака.

– Смешное дерьмо? И сколько раз ты собираешься его проворачивать? Мне до смерти обрыдло колотиться в дверь. Ты знаешь, что у меня клаустрофобия, Фортц, жопа ты такая?

– Само собой, знаю. Потому-то и озвезденеть как смешно.

Как бы мне ни хотелось считать этих парней полными идиотами, я должен уйти в глубокое отрицание, чтобы не расслышать в их перебранке сходства с нашими с Зебом пикировками на ежедневной основе.