|
Это было в 1947-м. И вот они жили здесь чуть не десять лет, в этой эчмиадзинской трущобе. Андроник с трудом достал работу, учителем французского в армянской школе, за 20 километров от Эчмиадзина, за 80 руб в месяц – на пятерых, он, жена, две девчушки, бабушка, ее мама – гуляй, рванина, от рубля и выше. Но хорошо хоть не посадили, потому что ихних репатриантов, как и тогдашних русских, что сдуру вернулись, поддавшись порыву и пропаганде, – их, если и не в ссылку, то в лагеря. Правда, Армения – маленькая, далеко не сошлешь. Но зато в Армении даже поселок для приезжих «норикох» назывался символически – «Поселок имени товарища Берия». От одной надписи страху натерпишься…
Чтоб поднять вам настроение, сообщу, что армян вскоре после этого начали выпускать с «исторической родины» и мало-помалу они почти все (кого еще не зарыли в каменистую землю) унесли ноги обратно – в Марсель, в Баланс, в Лион и сюда, под Париж, в Исси-ле-Мулино, в Альфортвильд, а также в IX округ Парижа. О Пари! О Пари! Гран бульвар. Что там еще? Вот и вся моя короткая история о том, как у меня, у русского солдата, появилась знакомая эчмиадзинская семья – мои парижане – Андроник Эскузян, Альтун Эскузян, по-парижски Андре и Симон. Чудная была пара – неунывающая, веселая, щедрая. А в доме у них – холод сучий, горная зима на дворе. Андре мне объяснил: «Угля тут не купишь ни за какие деньги…» Тут уж мне представилась возможность отличиться. Поговорил я в части со старшиной-сверхсрочником Черешневым со склада ГСМ: думаю, деньги ему будут нелишние. С другом-шофером из автовзвода поговорил. Накидали втроем машину угля, подъезжаем к их дому – Андре стоит в плащике, подбитом ветром. Сует им деньги, бутылки с вином. Старшина говорит: «Чудной какой армянин…» Я говорю: «Лапоть. Это не армянин. Это парижанин… Я у него учусь французскому языку». Старшина говорит: «И тебе это надо, Борочка…» Но по-французски я так и не научился тогда. Всего прошел месяц нашего знакомства, и как-то под вечер писарь стройчасти мне говорит: «Пришла бумага – тебе младшого и увольнение в запас. Сегодня подписать некому, но завтра я тебя оформлю, беги на волю…» Боже, что со мной творилось в тот вечер! Вернулся в казарму – храп, все уже спят. А я чую – не усну нынче. Побежал на Четвертую улицу к Эскузянам, всех разбудил, даже бабушку. У Андре была бутылка коньяку заначена. Выпили за свободу, за мой дембель, а назавтра я уже содрал на рассвете погоны и ехал в Москву на поезде… В Париж я приехал впервые только четверть века спустя: не пускали «менее равных» россиян по Парижам шляться. Эскузянов след давно простыл – наверно, вернулись во Францию. А со мной тут часто бывало в Париже: увижу какую-нибудь молодую француженку на улице – думаю, вот она идет, Симон… Джаникес… Потом себя одерну – побойся Бога, сколько лет прошло, ты на себя погляди… Но, конечно, армянский Париж мне не мог быть безразличным все здешние годы, хотя армянский язык я подзабыл. Какие-то слова сидят в памяти: абсос, джаникес, мурацелем гаирен… нерегуцюн… сагльнес… Вот такая история. История моей молодости – 1956 год. Их молодости, их 1947-го, незабываемого, как наш 1917-й или наш 1937-й. Эту мою память читатели чуют. Иногда пишут мне и звонят незнакомые армяне. Звонят Давид из Корка, Еновк из Исси-ле-Мулино. И правда ведь, этот маленький Исси (как и недалекий Альфортвиль) – истинный Ереван-на-Сене. Вообще-то небольшие армянские колонии издавна существовали в европейских и восточных городах. Жили там негоцианты, деловые люди, интеллигенция. В Париже к началу Первой мировой войны жило тысячи полторы армян, по большей части, люди состоятельные и образованные. |
