– Слышь, братила, – сказал Хилькевич, – ты часом не в пьесе какой играешь? Чего вырядился‑то?

– Жизнь такая, – философски пожал плечами Русской. – Что мы все обо мне да обо мне? Ты сам‑то как сюда попал?

Жора сплюнул на каменный пол.

– Волки позорные! – сказал он. – Ну, я им устрою! Ты только прикинь, тут наша сборная тренировочные матчи с ихним «Пеньяролем» проводит. Ну, я чин по чину, снаряже‑ньице заготовил, сирену с завода «Серп и Молот» выкупил, красок, чтобы морду мазать, прикупил… Сижу, блин, болею! Ну, изредка сирену заведу, чтоб все по кайфу было… Тут ко мне ихний мент подходит, берет, сволота, под козырек и вежливо так спрашивает: «Не будет ли сеньор так любезен сирену свою больше не включать? А то у нас уже по всей Патагонии военное положение объявлено и население воздушных налетов ждет». А сам, гадюка, мне всю видимость закрыл. Тут наши гол забили. Это ж, сам понимаешь, не телек, здесь повторов не будет. Такая меня досада взяла, что я этого мента сиреной по башке и огладил. Мента, конечно, в больницу, а меня вот сюда, в камеру.

Он встал, ногой ударил в дверь, сморщившись, схватился за отбитые пальцы и запрыгал на одной ноге.

– У‑уу, волки! – сказал он. – Поболеть порядочному человеку спокойно не дают! И сотовый отобрали, а то бы я сейчас адмиралу Тихомирову позвонил в Севморфлот, тот бы их парочкой крылатых ракет вразумил! А ты? Ты‑то как здесь оказался?

– За Бормана приняли, – досадливо морщась, признался Русской.

Жора недоуменно оглядел его.

– Тебя? За Бормана? – недоверчиво переспросил он. – Да ты и не похож на него вовсе. Борман‑то покруче будет, он пять лет бодибилдингом занимался, у него фигура что шкаф‑купе у меня в прихожей…

– Да не за того, – уныло сказал Илья Константинович. – За немца, который с Гитлером когда‑то кашу варил.

Хилькевич еще раз внимательно оглядел товарища по несчастью.

– Не, братила, – сказал он. – Как это я сразу не допетрил? Есть, блин, в тебе что‑то немецкое. И фигура у тебя, братила, дойчевская, и в морде какая‑то аккуратность просматривается. Только тому сколько сейчас лет? За девяносто?

– Вот и я им говорил, – хмуро сказал Русской. – А они свое гнут, мол, не в возрасте дело, ты, говорят, на фоторобот этого самого Бормана крепко смахиваешь. Жора всплеснул руками.

– Да на этот самый фоторобот кто только не смахивает! Вот, помню, у нас один чудик в Мурманске рыболовный траулер с треской угнал. Менты там такой фоторобот нарисовали, что полгорода по нему похватали, сам в кутузке два месяца парился. Только когда они своего начальника УВД по фотороботу в КПЗ упрятали, до них дошло, что картинка некачественная.

– А ты к этому траулеру отношения не имел? – недоверчиво усмехнулся Русской.

Жора Хилькевич пожал плечами.

– Ты, братила, любопытен, как следователь из прокуратуры, – сказал он. – Ты ж сам бизнесом занимался, знаешь, что без первоначального капитала свое дело ни за что не поднимешь.

Они посидели на топчане и помолчали. В зарешеченное окно на них с воли смотрело синее небо. Жора достал из кармана мятую пачку «Примы» и протянул сигарету Илье. Русской не курил, но сейчас на душе у него было так тошно, что он взял сигарету, прикурил ее и, закашлявшись, затянулся вонючим дымом.

– Как ты эту гадость куришь? – продолжая перхать, задавленно спросил он.