А «Боинг» уже начал свой разбег по бетонке взлетной полосы, пения турбин почти не было слышно, и надо было думать, надо было хорошо и упорно думать, чтобы остаться в живых и сделать все, чтобы в городе наступил мир. Потому что только мир среди соотечественников Ильи Константиновича Русского мог обеспечить выход россиян на международную арену, а быть может, даже на бесконечные просторы Вселенной.

Но для этого нужно было думать еще больше.

Глава последняя, которая вполне могла быть прологом

Илья Константинович ворвался в ресторан, обуреваемый противоречивыми чувствами. Страх в нем боролся со всепрощенчеством, радость возвращения – с вполне понятными Опасениями. Швейцар из бывших работников комитета государственной безопасности приветственно отдал ему честь и уважительно сказал:

– С возврашеньицем, Илья Константинович!

Группа бизнесменов, что‑то обсуждавшая меж запыленных пальм, устроила ему овацию. На шум выскочил метрдотель Иван Акимович Полуцало, который, даже еще не узнав вошедшего, встретил его распростертыми объятиями, а узнав, сомкнул эти объятия на спине Русского:

– Здравствуйте, здравствуйте, наш герой! Вы прямо как Хабаров! Да что там Хабаров, Витус Беринг, однозначно! – Краб здесь? – спросил нетерпеливо Русской, выдираясь из цепких объятий работника общепита.

– Александр Терентьевич? – почтительно переспросил Полуцало. – Здесь. Шестой кабинет изволили занять. Только они с дамой‑с, велели не беспокоить.

В зале играл оркестр, и певица, поднеся микрофон к большому рту, вопила: «Я – ворона! Я – ворона! Я – ворона!» Что ж, она говорила правду. Говорила, потому что пением издаваемые ею звуки назвать было трудно. И сама она – высокая, черная, голенастая, с большим клювом над накрашенным ртом – действительно походила на обитательницу полей и помоек.

Не обращая внимания на бубнящего метра, Илья Константинович прошел по коридору и, отстранив ошалевшего телохранителя, вошел в кабинет. Александр Терентьевич Мальчевский действительно был с дамой и дама эта была хорошо известна Русскому, он сам не раз вызывал ее к себе в офис для приятного, как обычно пишут в газетах, времяпрепровождения.

Александр Терентьевич сел, узнал вошедшего, апоплексически побагровел и, не отводя от Ильи Константиновича испуганного взгляда, принялся на ощупь искать брюки.

– Ты? – сипло удивился он.

– Я, – подтвердил догадку бывшего товарища Илья Константинович. – А ты, я вижу, не рад? Брось, Саня! Хватит глупой вражды! Если бы ты знал, как много я передумал и пережил за время… – он запнулся, но все‑таки закончил, – своего путешествия. Не стоит, дружище, убивать друг друга, жизнь все‑таки прекрасна! Ты ведь знаешь, я ведь весь мир посмотрел. Чего мы делим, Саня? Что мы делим? Ну что такое Владик? Маленький уголок в необозримой Вселенной! •Пора делить мир, Саня! Пора делить мир! Там такие бабки прямо под ногами лежат!

Он посмотрел на ягодицы торопливо собирающей сбою одежду женщины. Нет, все‑таки не зря ей платят такие деньги! Попка у нее была великолепная, а личико ничем не хуже попки. Такая бы на любом континенте не потерялась. Илья Константинович вздохнул и повернулся к Мальчевскому. Похоже было, что Краб его не услышал. Он сидел, покусывая губы, и в руках у него был отнюдь не газовый пистолет.

– Саша, Саша, – укоризненно сказал Илья Константинович. – Неужели ты решишься сам, при таком количестве свидетелей?

– Надоел ты мне, – сказал Краб. – Хуже горькой редьки надоел!

– А ты ее пробовал, редьку‑то? – прищурился Русской.