Номинально нет. Но если не попадаешь в поле зрения правоохранительных органов, если тебе не надо заполнять никаких анкет, которые будут проверять по долгу службы, можно считать, что чиста.

– Заживо похоронить себя?

– Почему похоронить? Миллионы людей живут, и ничего. В конце концов, ты же не Майя Плисецкая…

Вот этого говорить нельзя было категорически. Большинство несчастий как раз и происходит от ущемленного самолюбия. От не правильной оценки своей роли или чужой. Конечно, ни один опер не обидится, если сказать, что он не Мегрэ и не Шерлок. Но дело-то в том, что Оксана в действительности была не совсем заурядной личностью.

– Какой же ты дурак… Какой же ты дремучий дурак…

– Но почему, почему? – излишне громко воскликнул милиционер.

– Когда вы хватаете за руку преступника… или преступницу, разве не испытываете чувство удовлетворения? Я не знаю – самореализации, что ли. Почему же я не достойна такой участи? Почему мне суждено реализовываться либо в постели, либо за кухонным столом, либо в материнстве?

– Да я ничего…

– Вот именно – ничего. Может, я и не Айседора Дункан, но кое-что могу, и смею уверить, совсем не плохо. Вот ты меня отпускаешь, рискуешь карьерой.

Выходит, не все гладко в Датском королевстве? Значит, не совсем пропащий. Есть надежда.

– Какая надежда? Я Тимошевского за руку не поймал. Были там одни вагоны – по-моему, его дело, но вагоны сгорели. Люди разбежались, улики уничтожены.

Тимошевского не прижать никак, а сам он в отставку не уйдет. Это значит – или я, или он. Сегодня окончательно выяснилось – я. Думаю, карьера моя закончилась.

Лейтенант посмотрел на часы.

К платформе подали поезд, который в восемнадцать двадцать пять увезет ее, возможно, навсегда.

Хоменко попытался собрать мысли в кулак. Ему предстояло использовать для объяснения последний шанс. В отличие от Фаломеева, внутри у него никак ничего не загоралось. Наверное, слишком долго тлело. Возможно, она подавляла его.

Возможно, внимание расслаивалось оттого, что боковым зрением продолжал следить за действиями фээсбэшников. Он понял вдруг, что их в вокзальной толпе что-то слишком уж много. Его отделение, конечно, поставили в курс дела, но так, слегка, затуманили все, как водится. Но милиционеры быстро сообразили, что к чему: возможно, с их вокзала отправляют какую-то важную шишку. А может, и не отправляют, но могут отправить. А теперь вот выходило – точно, кто-то отсюда поедет.

Как только подали состав, на платформу сошел наряд спецподразделения МВД с собакой. Видимо, они шерстили вагоны еще на запасных путях и все время движения к вокзалу. Старший поискал глазами главного на перроне, и Вовчик сделал шаг вперед.

– Ничего, – доложил спецназовец. – Чисто. Если только не считать контрабандного сахара. Совсем одурели – Украину без сахара оставили.

– Сахар?

– Успокойся, собачка на смесь натаскана. Чистый. Хоть сейчас чай заваривай или бражку ставь.

Но Вовчик не успокоился.

– Лучше лишний раз переработать, чем потом мозги со стен соскребать, – заметил фээсбэшник и кивнул своим людям еще раз осмотреть вагоны.

– Дело хозяйское, – пожал плечами эмвэдэшник, но обиделся за недоверие к его профессионализму.

Хоменко высмотрел в тамбуре шестого вагона бригадира поезда. Он знал железнодорожника лично. Лейтенанту частенько приходилось работать с поездными бригадами. Последний раз это было полгода назад, в этом составе брали группу вымогателей. Действовали вымогатели по очень простой схеме: садились на вокзале в поезд и ехали один перегон от столицы. За полтора часа втягивали под разными предлогами в карточную игру пассажиров-одиночек, где прямыми угрозами холодным оружием, где кулачной расправой заставляли повышать ставки, а потом отбирали деньги.