— Не задолжал, — вздохнул я. — И не объясню. Много будешь знать, братец — скоро состаришься.

— Понял. Умолкаю.

Мой товарищ из гимназии нередко лез не в свое дело и всегда любил позубоскалить, однако ему хватало ума сообразить, что мы уже совсем не те беззаботные мальчишки в синих фуражках, какими были всего каких-то три-четыре месяца назад. И что Володя Волков уже давно по самые уши влез в дела, знания о которых могли принести печали и неприятности в промышленных масштабах.

Однако на несколько мгновений в гостиной все же повисло неловкое молчание, и я уже приготовился оправдываться за грубый ответ, когда на лестнице раздались тяжелые шаги и оттуда появился запыхавшийся и сердитый Фурсов.

— Да чтоб их всех… В следующий раз сам пойдешь! — проворчал он. — Не канцелярия, а жулики какие-то.

— Ладно уж тебе. — Я поднялся из кресла. — Добыл?

— Добыл, — буркнул Фурсов доставая из под мышки тонкую папку, перевязанную тесемками. — Десять целковых отдал… Грабеж!

Казенные дома никогда не меняются. И если добыть секрет государственной важности у нас вряд ли бы получилось, то с документами отставного вояки, да еще и не самого большого чина, никаких сложностей не возникло. Фурсов или рассказал душещипательную историю о пропавшем дядюшке, или сразу полез в бумажник — выписка из армейских архивов со всеми данными героического фельдфебеля теперь была у меня.

— Никитин Игорь Иванович, — вполголоса проговорил я, распуская тесемки. — Солидный кавалер — один медалей, наверное, с полдюжины будет… Даже в Японии повоевать успел, в отставку уже в пятом году вышел… Вернулся в родное Карачарово во Владимирской губернии…

— Во Владимирской? — вдруг переспросил Петропавловский. — Это Карачарово не под Муромом часом?

— Там, — отозвался я. — А что?

— Да вспомнил — фамилия будто знакомая. — Никитин. Ловили тут одного пару лет назад осенью…

— А ведь и правда! — Фурсов шагнул вперед и потянулся, будто собрался отобрать у меня папку обратно. — Даже в газетах писали. Еще называли его страшно так, у меня мать каждый раз крестилась… Как же его там?..

— Муромский потрошитель! — Петропавловский вскочил с дивана. — Точно, он и есть — Игорь Никитин, отставной солдат, ветеран.

— Унтер-офицер, — зачем-то поправил я. — Фельдфебель.

— Да неважно! — Фурсов махнул рукой! — Его в конце седьмого года чуть ли не по всем губерниям разом искали. Говорят, он в Муроме человека в кабаке убил, Владеющего… Голыми руками задушил!

— А я слышал, что троих. — Петропавловский поежился. — За ним след кровавый чуть ли не от самой Сибири тянулся, а поймали уже здесь, в Петербурге. Страшной силы человек был. И городовых поломал, и сыскарей…

— А потом его куда? — встрял я. — На каторгу или?..

— Не знаю… Но суда никакого не было — это точно. Может, на месте и застрелили. — Петропавловский на мгновение задумался. — Там кого только не подняли ночью на облаву. Даже георгиевцы приезжали.

Я не стал спрашивать, с чего вдруг на самое обычное, хоть и изрядной важности полицейского дело вызвали профессиональных борцов с нечистью. Ни Петропавловский, ни Фурсов этого не знали, и даже в полицейском управлении вряд ли хоть кто-то смог бы рассказать мне подробности событий почти давности.

А вот в самом Ордене, пожалуй, могли.

Глава 38

— Потрошитель, — поморщился Дельвиг. — Ну ты уж скажешь, капитан…

— Не я.