На этот раз Воронцова промолчала — только принялась сверлить меня взглядом, в котором к страху и ненависти примешивалась горячая, как жерло вулкана, женская обида. Едва ли ее сиятельство успела проникнуться ко мне нежными чувствами, но, похоже, ожидала этого от меня — и теперь буквально полыхала уязвленным самолюбием.

— Впрочем, чистосердечное признание облегчает совесть. И, возможно, даже позволит вам рассчитывать на милосердие императора, когда дело дойдет до суда, — продолжил я, подходя все ближе. — Но об этом мы побеседуем позже. А сейчас, ваше сиятельство, я желаю услышать только одно: имя вашего покровителя.

Воронцова закуталась в одеяло и съежилась, будто в будуаре вдруг стало очень холодно. Наверняка она ожидала от меня двойной игры и имела резервный план даже на случай ареста. Но уж точно не предполагала, что я нагряну лично и так внезапно.

— Все кончено. Сегодня ночью мы арестуем всех врагов государства, включая самого главного.С вашей помощью или без. — Я неторопливо опустился на край кровати. — Но я буду очень признателен, если вы все-таки решить не ломать комедию и назовете…

— Я ничего не скажу. Не здесь и уж точно не вам, милостивый сударь. Если желаете, чтобы я куда-то поехала, выйдите из комнаты и дайте мне одеться. — Воронцова мельком взглянула на Фурсова с Петропавловским. — Или мальчики хотят остаться и посмотреть?

Первый испуг прошел, и теперь к ее сиятельству стремительно возвращался гонор. А вместе с ним и запредельная женская привлекательность — оружие пострашнее и посерьезнее револьвера. Воронцова сообразила, что на меня ее выкрутасы не действуют и обратила свою природную химию на остальных. Фурсов кое-как сумел сохранить невозмутимое выражение лица, а вот Петропавловский «поплыл» чуть ли не сразу: густо покраснел, приоткрыл рот и через несколько мгновений выглядел так, будто уже готов встать на защиту поруганной чести дамы, обиженной неотесанным мужланом.

Нет, так дело не пойдет!

— Прекратите немедленно. Мы оба понимаем, что я не смогу удерживать вас без высочайшего дозволения. Но вот какая штука, ваше сиятельство: — Я говорил неторопливо, с каждым словом все больше нависая над снова скрючившейся под одеялом Воронцовой. — Все высшие чины спят. И будут спать еще долго, и в моей власти сделать так, что вы всю ночь проведете не в уютном каземате Петропавловской крепости, а в общей камере в ближайшей полицейской управе, бок о бок с нищими, бродягами и каторжанами. Уверен, судари несказанно обрадуются вашему появлению.

— Нет! — Воронцова снова полыхнула взглядом. — Вы не посмеете!

— И кто же мне запретит? — Я злобно ухмыльнулся — и тут же снова сменил гнев на милость. — Впрочем, отчасти ваше сиятельство правы: подобный поступок не принесет ничего, кроме тоски и разочарования. Поэтому — в знак того, что между нами было — давайте попробуем успокоиться и вместе вспомнить, как же зовут вашего покровителя… Я даже немного подскажу: это уже давно немолодой человек. Слабого здоровья, чуть подслеповатый. Полагаю, он не побрезговал ритуалом и иногда носит чужую личину — как и имя…

Когда я едва слышно называл фамилию, и без того выразительные глаза Воронцовой расширились так, что заняли едва ли не половину лица.

— Как… — прошептала она одними губами. — Откуда вы?..

— Просто знаю, ваше сиятельство. Видите — это не так уж и сложно. — Я протянул руку и потрепал Воронцову по светлым локонам. — А теперь будьте любезны, подскажите, где здесь у вас телефонный аппарат?

Горчаков взял трубку сразу. Сам, лично, хотя в такой час человеку его положения полагается спать, сгрузив все рабочие вопросы на секретаря или дворецкого. Скорее всего, его светлость вообще не ложился, ожидая моего звонка — слишком уж важную весть я обещал сообщить.