– Ваш отец тоже сказал мне «пожалуйста», когда я пришел к нему в Лабиринт, чтобы спросить его, намерен ли он позволить вам оставить корону на своей голове. «Пожалуйста, Престимион», – сказал он и расплакался. Так что теперь я слышал это слово и от понтифекса, и от короналя. Если, конечно, вы на самом деле корональ, Корсибар.

Корсибар, задержавший было дыхание, резко выдохнул.

– Престимион, вы играете с огнем, Престимион…

– Да.

Он уже переступил через край пропасти. Возврата не было: ему неизбежно предстояло сорваться вниз.

– Меня предупреждали, чтобы я не делал этого, – сказал Корсибар. – Однако мне казалось, что я должен предоставить вам место в своем совете. И оно все еще остается за вами, если вы того захотите. Но вы должны сказать мне, что признаете меня короналем, и подтвердить это действием.

– Нет, – ответил Престимион, твердо и холодно глядя вверх на человека, сидевшего на троне.

– Нет?

– Вы слишком многого хотите от меня.

– Это необходимо, Престимион. Иначе между нами возникнет непреодолимый разрыв.

– Когда я сегодня решил прийти сюда, то вовсе не помышлял о разрыве. Я не намеревался вызывать у вас раздражение. Но, когда я увидел вас на троне, во мне все перевернулось. У меня не осталось иного выбора, кроме как сказать то, что я сказал. Я приму место в совете, Корсибар, если вы все еще намерены предоставить его мне, поскольку считаю, что будет лучше, если вы и я станем работать вместе, чтобы избежать хаоса в мире, и я вовсе не желаю стать тем человеком, который ввергнет нас всех в этот хаос.

– Я очень рад слышать это.

– Я еще не закончил, – вызывающе добавил Престимион. – Вам следует знать, что я приму должность в совете с осознанием того, что это временный совет, совет незаконного режима, который действует лишь постольку, поскольку имеет место существующая конституционная коллизия. Я должен сказать вам, Корсибар; я считаю, что мир в настоящее время не имеет законного короналя.

Вот оно. Слово произнесено. Это все равно что бросить в лицо перчатку.

Теперь все пути к отступлению отрезаны.

Корсибар уставился на него с высоты трона. На его лбу вздулись вены (Престимиону даже показалось, что череп Корсибара может вот‑вот взорваться от переполняющей его ярости), лицо налилось кровью и стало темнее алой мантии. На мгновение он лишился дара речи, но затем, сделав несколько судорожных вздохов, произнес бесцветным сдавленным голосом:

– Вы не хотите отказаться от этих слов, Престимион?

Престимион не сказал ни слова, лишь твердым взглядом посмотрел в лицо сидевшему на троне человеку. Корсибар мрачно кивнул. Напряженную тишину прорезало яростное рычанье, словно на волю вырвалась долго сдерживаемая злобная сила. Затем Корсибар единственный раз громко хлопнул в ладоши, и не успело гулкое эхо раскатиться по залу, как туда ворвалась целая толпа гвардейцев. Они, понял Престимион, ожидали вызова в какой‑то потайной комнате. Мертвенно бледный Корсибар поднялся во весь рост и, указав на него, громоподобно прокричал:

– Это предатель! Арестуйте его! Заточите его в подземелье Замка!

Септах Мелайн находился дома. Он, держа в руке рапиру, вел бой с тенью – он ежедневно тратил на это не меньше часа, чтобы поддержать остроту глаза и чувство равновесия – когда дверь без стука распахнулась, и в комнату, тяжело ступая, ворвался Гиялорис.

– Престимион арестован! – крикнул он. – Его приковали на цепь в одном из туннелей лорда Сангамора!

– Что? Что вы сказали?! – Септах Мелайн швырнул оружие в ножны, одним прыжком метнувшись через комнату, взял Гиялориса обеими руками за грудки и наклонился вплотную к лицу богатыря.