– Ради любви Божества! – Он вдруг понял, что его руки свободны и он стоит в ярком лунном свете на виду у двенадцати или пятнадцати обывателей города Сипермит, и не в образе прогуливавшегося двухголового су‑сухириса, а в своем естественном виде короналя лорда Корсибара в зеленом с белым официальном облачении. Резко опустив руку, он толкнул выключатель на место. Но до того успел заметить удивленные взгляды и разинутые рты полудюжины зевак.
– Вы снова неузнаваемы. Но мы должны побыстрее уйти отсюда, мой лорд, – прошептал ему на ухо Талнап Зелифор.
– Конечно. Вы ведь можете заколдовать их? Затуманьте им умы, чтобы они не поверили в то, что сейчас видели.
– Я постараюсь, – ответил вруун. Но в его голосе отчетливо угадывалась неуверенность, которая заронила в душу Корсибара нехорошие предчувствия, превратившиеся, пока он торопливо шагал к выходу из парка, в сильную тревогу.
4
За третий месяц своего пребывания в Триггойне Престимион почувствовал, что дошел до крайней степени отчаяния. Так плохо ему не было, пожалуй, на всем протяжении его полных тревог скитаний по миру, в которые он погрузился с того дня, когда Корсибар в Лабиринте выхватил у него из‑под носа корону Горящей Звезды.
Его разум был теперь заполнен туманными сведениями о колдовстве, из которых он смог усвоить едва ли половину и почти ничего не понял. Ночные занятия с Гомиником Халвором и просвещали и запутывали его, и Престимион теперь то верил, то не верил в мир, населенный незримыми духами, который, как убеждали его многие, скрывается за стеной, ограждающей доступное человеческому восприятию. Здесь, в Триггойне, он снова и снова убеждался в очевидной, хотя и необъяснимой действенности некоторых заклинаний и обрядов, некоторых амулетов и устройств, мазей и микстур, травяных порошков и смесей растертых в мельчайшую пудру минералов. Он видел камни, которые в темноте светились странными цветами, испуская сильный жар. Он наблюдал причудливый танец демонов в белом свете черных свечей. Он видел и намного больше подобных вещей, и многое было до непереносимости достоверным. И теперь, когда он видел все это, ему с каждым днем становилось все труднее и труднее говорить: «Это нереально, это выдумки, это заблуждение, это безумие», ведь собственные глаза постоянно убеждали его в обратном.
И все же… Все же…
Престимион замечал также и наличие того, что он всю жизнь осуждал: разнообразного мошенничества, притворства, заблуждения, безумия и несомненно нереальных вещей. Он посещал в этом городе мастерские, где утомленные ремесленники, сидя скрестив ноги, с отвращением лепили в невообразимых количествах грубые статуэтки и образы мнимых богов и демонов для продажи доверчивому люду, смотрел, как их изделия укладывались в ящики и отправлялись на склады, откуда им предстояло разойтись по всему миру. Он листал дешевые, слепо напечатанные на серой бумаге книжки, содержавшие заклятия, предназначенные для того, чтобы пугать врагов, и чтобы добиться процветания, и чтобы ожидаемый ребенок оказался нужного пола, и для множества иных целей – все это во множестве выпускалось недобросовестными торговцами для продажи доверчивым глупцам.
Он не пропустил мимо ушей признание Гоминика Халвора в том, что для успеха магу полезно овладеть некоторыми приемами «ловкости рук» и гипнозом.
Он слышал, как несколько молодых магов‑учеников похвалялись в таверне уловками, позволившими им за последнее время создать восковые фигурки, которые могли невредимо стоять в каминах и петь на неведомых языках, заклинание, которое, как считалось, открывало двери в смежные вселенные, заклинания левитации, неожиданного исчезновения и появления, – все это, по их собственным словам, производилось замаскированными механическими устройствами. Эти юнцы, отчаянно задирая цены, продавали друг другу свои мошеннические изобретения. |