Когда узор был готов, он снова посмотрел на небо, но на сей раз с закрытыми глазами, и произнес Имена; он иногда слышал их прежде из уст других людей, но никогда не мог представить себе, что сам будет называть их.

– Битойс! – сказал он, выждал несколько мгновений и добавил: – Пройархис! – В ответ раздались два гулких громовых удара. Престимион не стал задавать себе вопрос, почему это произошло. – Зигей! – отчетливо произнес он и сделал еще одну паузу. И затем:

– Реммер!

Когда он назвал это последнее и самое могучее из Имен, мир вновь сотрясся от удара грома и небо расколола вспышка молнии такой яркости, что он четко видел ее даже сквозь опущенные веки.

Теперь Престимион достал из узла травы, которые принес с собой: покрытые пушком, словно припудренные, листья циркариса, семена кобили и сушеный корень джангары, собрал все это на ладонь и высыпал в рот. Язык и нёбо сразу защипало, но он нашел фляжку с галликундовым маслом, сделал несколько глотков прямо из горлышка, и жжение несколько ослабло. После этого полагалось съесть ягоду ардао; он сделал это и застыл в ожидании. Спустя минуту‑другую на лбу у него бусинками начал выступать пот; чуть позже по лицу побежали струйки. Он ощутил мощное головокружение, словно его качало и трясло, а мир вокруг закружился одновременно в трех плоскостях. И все же он ждал, стоя на коленях в мягкой траве, подняв лицо к небу, закрыв глаза.

Спустя некоторое время он открыл глаза и увидел, что вокруг поднимается зеленовато‑желтый туман и в небе появились четыре луны, которых он никогда прежде не видел: три маленькие бледные и угловатые, похожие на осколки, и среди них одна побольше, красноватая. Эта четвертая луна по виду походила на ограненный бриллиант, и от ее четырех острых углов исходило искрящееся бело‑голубое сияние, напоминавшее свет новой звезды. Престимион вгляделся в эту луну и вскоре почувствовал, что начинает подниматься ввысь. Он поднялся над опушенными лесом вершинами двугорбой горы, возносившейся над Триггойном, а затем увидел под собой город, который казался плоским, как свой собственный план. А он поднимался все выше, и перед ним в ночи, как отдаленный фонарь, зажглась вершина Замковой горы, а ее восточный склон, где Сторожевые Города встречали зарю нового дня, уже загорелся ярким бронзовым жаром.

Еще выше. Он уже поднялся выше царства облаков, и теперь мир простирался под ним, словно ковер густого тумана.

Звезды здесь сияли невообразимо ярко. Окружавший его воздух, который на какое‑то время обрел великолепное белое сияние, снова потемнел, а затем стал очень быстро остывать. Он попал в королевство бесконечной ночи. Это была, он знал, граница небес, и теперь, преодолев ее, он узрел призраки и знамения – все они были связаны с ним: большие армии вооруженных копьями и мечами жестоких людей, сражавшихся между собой, среди них и над ними вспыхивали кроваво‑красные молнии, а с небесного свода, как огненные хвосты комет, к оставшемуся далеко внизу миру тянулись похожие на смерчи потоки света.

Он начал замерзать. Его отросшие волосы, прежде развевавшиеся на ветру, стали твердыми как лед. Кровь в жилах прекратила движение. Но он не чувствовал ни малейшей боли; его дух не знал никакого страха. Он пребывал в своеобразном экстазе. Он стремился все выше и выше, пока вокруг него не сомкнулась чернота и даже звезды исчезли. В небе не осталось ничего, кроме Маджипура, он висел под ним, медленно вращаясь, как детский мячик, весь зеленый, синий, коричневый, и Престимион мог различить большой темный клин, который был Алханроэлем, и длинный широкий зеленый континент, который был Зимроэлем, и маленький Остров Сна, лежавший между ними, и желтовато‑коричневый Сувраэль внизу; а затем мир повернулся, и он видел только Великий океан, который никто никогда не пересекал, широкий изумрудный шрам, опоясывавший мир.