Франсуаза Саган. Волшебные облака
Моему другу Филиппу
Иноземец
– Скажи мне, таинственный незнакомец, кого ты любишь больше? Отца, мать, сестру, брата?
– У меня нет ни отца, ни матери, ни сестры, ни брата.
– Друзей?
– Вы произнесли слово, смысл которого до сих пор от меня ускользал.
– Родину?
– Я не знаю, на какой широте она находится.
– Красоту?
– Если бы она была бессмертной богиней, я был бы не прочь ее полюбить.
– Золото?
– Я ненавижу его, как вы ненавидите Бога.
– Тогда что же ты любишь, странный иноземец?
– Облака… Плывущие облака… там, высоко… Волшебные облака!
Шарль Бодлер (Поэмы в прозе)
Флорида
1
На фоне слепяще-синего неба Ки Ларго чернел иссохший остов какого-то ветвистого тропического дерева, напоминающий жуткого паука. Жозе вздохнула,
закрыла глаза. Настоящие деревья вроде того одинокого тополя на краю луга, у самого дома, были от нее далеко. Она ложилась под ним, упиралась
ногами в ствол, смотрела на сотни трепещущих на ветру листочков, наклонявших общими усилиями самую верхушку дерева, которая, казалось, вот-вот
оторвется, вот-вот улетит. Сколько ей тогда было? Четырнадцать? Пятнадцать? Иногда она ладонями сжимала голову, припадала к тополю, прикасалась
губами к бугристой коре и шептала клятвы, вдыхая неповторимый букет из травы, юности, страха перед будущим и уверенности в нем. В то время она
не могла вообразить, что когда-нибудь покинет этот тополь и, вернувшись десятилетие спустя, обнаружит, что он срублен под самый корень, что от
него остался лишь сухой пень с пожелтевшими зарубками от топора.
– О чем ты думаешь?
– О дереве.
– Каком дереве?
– Ты не знаешь, – сказала она и рассмеялась.
– Само собой.
Не открывая глаз, она почувствовала, что внутри нее что-то сжалось. Это случалось всякий раз, когда Алан начинал говорить таким тоном.
– Когда мне было девять лет, я любила один тополь.
Она задумалась, почему ей пришло в голову представить себя моложе, чем это было на самом деле. Наверное, чтобы уменьшить ревность Алана. Раз ей
было только девять, вряд ли он спросит: «Кого, кого ты любила?»
Наступила тишина, но она чувствовала, что ответ его не удовлетворил, что он о чем-то напряженно размышляет, и на смену ее безмятежной дремы
пришло напряженное внимание. Парусина шезлонга облегала ее спину, с затылка никак не могла скатиться капля пота.
– Почему ты вышла за меня замуж?
– Я любила тебя.
– А сейчас?
– Я и сейчас тебя люблю.
– За что?
Это было прологом: первые реплики соответствовали трем звонкам в театре, они напоминали своеобразный, установленный по обоюдному согласию
ритуал, который предшествовал сцене самоистязания Алана.
– Алан, – тоскливо произнесла она, – давай не будем.
– За что ты меня полюбила?
– Ты казался мне спокойным, надежным американцем. Я это уже сто раз говорила. Я считала тебя красивым.
– А теперь?
– Теперь я не считаю, что ты спокойный американец, но ты остаешься красивым.
– Безнадежно закомплексованный американец, не так ли? Не будем забывать про мою мамулю, про мои доллары.
|
