– Входи, Майк, чем скорее мы опустим твою руку в воду, тем лучше тебе же будет, – сказала она, крепко держа меня за локоть.

Сэнди пристроилась с другой стороны, а тощий мужчина направился вперед, к широкой входной лестнице. Прежде чем мы добрались до первой ступеньки, одна створка огромных дверей отворилась, и оттуда выглянуло нахмуренное лицо Кинселлы.

– Майк, что за чертовщина с вами приключилась? – воскликнул он.

– Не поладил с радиатором в машине, – пошутил я, хотя в действительности мне было совсем не весело и казалось, что вот‑вот стошнит.

Увидев мою руку, Кинселла побледнел.

– О Господи, скорее ведите его сюда.

Он распахнул вторую створку, пропуская нас всех внутрь.

Теперь уже я поистине трясся, как ни старался подавить дрожь. Мидж вцепилась в меня, словно боясь, что я сейчас упаду.

Мы оказались в просторном вестибюле, широкая лестница напротив вела на галерею. Боль усиливалась, и я не обратил большого внимания на окружающую обстановку, но отметил неожиданный холод в помещении.

– Можно отвести его на кухню или в ванную, чтобы опустить руку в холодную воду? – услышал я умоляющий голос Мидж.

– Мы можем сделать для него гораздо больше, – ответил Кинселла Он обернулся к девушке и еле слышно распорядился: – Скажи Майкрофту, кто здесь и что именно произошло. Быстро.

Сэнди тут же исчезла.

Затем он обратился к худому мужчине, и только позже я удивился, какой властью обладал здесь Кинселла.

– Сообщите всем. – Вот все, что он сказал, и сравнительно пожилой человек тут же поспешил прочь.

– Все в порядке, Майк, попробуем поудобнее вас устроить. – Американец открыл дверь из вестибюля и провел нас в дом.

Мы оказались в просторной гостиной – а может быть, в библиотеке, поскольку стены были закрыты полками с книгами. Тяжелый воздух, неприятно ощущаемый здесь даже в моем состоянии, говорил о древности большинства томов. Но у меня не было настроения их рассматривать.

Кинселла усадил меня за большой овальный стол с блестящей полированной поверхностью. Косые лучи солнца падали в комнату ясными, четкими линиями, как от прожекторов, и Кинселла зашторил по очереди все высокие окна, оставив лишь щелочки, так что свет проникал узкими лучами. Дверь, через которую мы вошли, оставалась открытой, и мне было видно и слышно движение за ней, словно там собирался народ. Я весь взмок от пота, задыхался, и мне хотелось кричать от все возрастающей боли. Казалось, что нервы, оглушенные шоком, теперь очнулись и воспринимали боль во всей ее силе.

– Нужно что‑то сделать! – повторяла Мидж, пока я сквозь сжатые губы втягивал воздух, чтобы подавить стоны.

– Потерпите немного, – спокойно ответил Кинселла, ему‑то было легко так говорить.

Он сел рядом со мной за стол и, осторожно придерживая только за локоть, положил мою руку на гладкую поверхность. Мидж стояла у меня за спиной, положив руки мне на плечи.

– Взорвался радиатор, да? – проговорил Кинселла.

– Нет, – ответил я сквозь сжатые зубы. – У меня хватило глупости отвинтить крышку.

– Вам еще повезло, что струю приняла на себя рука. Если бы попало в лицо...

– Да, знаю. Мне хватило и глупости, и везения.

Он осматривал ожоги у меня на лице, когда дверь распахнулась настежь. Вошел какой‑то мужчина, и Кинселла сказал:

– Майкрофт.

Не знаю, чего я ожидал, но само имя в сочетании со зловещими предостережениями викария о синерджистах вызывало в воображении кого‑то высокого, мощного, с грубой морщинистой кожей и пронзительными светлыми глазами, проникающими в душу и подавляющими волю; кого‑то вроде Винсента Прайса или Джорджа К.