– Я музыкант, – объяснил я. – На этой неделе у меня очень важная запись, но, похоже, я на нее не попадаю. – Взглянув на свою перебинтованную руку, я представил, как колочу ею по столу. На самом деле, конечно, я этого не сделал.

Майкрофт снова сел напротив меня и положил руку мне на плечо.

– Отправляйтесь домой и посидите там денек‑два. Никуда не выходите, сидите дома. – Он наклонился и доверительно проговорил: – К среде ваша рука полностью заживет.

Как я ни был благодарен, мне стоило больших усилий не заорать на него.

– Правильно, – сказал я спокойно. – Я пойду домой. И буду там сидеть. Большое спасибо. – Я встал. – Нам лучше уйти, Мидж. – А мои глаза говорили – хватит разговоров, хватит благодарностей, давай‑ка убираться отсюда.

И она прекрасно меня поняла.

Но раньше нас ушел Майкрофт.

– Я должен попрощаться с вами, – сказал он, и в его голосе не слышалось никакой обиды за мою внезапную грубость. – Пожалуйста, не забудьте о моем приглашении.

– Не забуду, – ответила Мидж (он обращался к ней, не ко мне).

Она протянула руку, но Майкрофт как будто не заметил, а быстро повернулся и вышел. Я сказал «как будто», потому что видел, как его глаза скользнули в направлении ее руки, и он невольно отвернул голову, но это движение превратилось в поворот всего тела, словно его ум уже переключился на что‑то другое. Я мог ошибиться, но в свете последующих событий, думаю, я был прав.

– У вас осталась еще одна проблема, Майк, – улыбнулся мне Кинселла и сунул руку в карман узких джинсов.

Мы в недоумении посмотрели на него.

– Выкипевший радиатор, – напомнил он.

Я чуть не стукнул себя рукой по лбу.

Кинселла рассмеялся:

– Все в порядке, я организую воду и пригоню машину своим ходом. Будем надеяться, двигатель не заклинило.

– Да, будем надеяться.

Мы вышли на улицу, и я был рад оказаться вне дома, снова ощутить на лице солнышко. Чудеса, но единственным неприятным ощущением теперь оставалось жжение в нескольких пятнышках на лице и шее, куда все же попали брызги кипятка. Но эта боль не шла в сравнение с той, что я перенес раньше. И хотя моя грудь местами могла бы чувствовать себя лучше, грубый материал рубашки уберег ее от серьезного ожога. Мое забинтованное предплечье и кисть руки еще чесались, но в этом была даже своя приятность.

– Невероятное средство! – сказал я Кинселле, когда мы втроем направились к красному «эскорту».

– Какое? – спросил он, щурясь на солнце.

– Эта зеленая жидкость, куда окунули мою руку.

– О, ничего особенного. Смягчающее, вот и все, с добавкой антисептика.

– Но она сняла боль.

– Друг мой, вашу боль снял Майкрофт.

– Но это невозможно.

– Возможно, и мы оба это понимаем.

– Тогда как же...

Кинселла сверкнул своими тошнотворно ровными белыми зубами:

– Майкрофт – необыкновенный человек.

Наверное, он думал, что все объяснил.

Мы подошли к машине, и Кинселла открыл нам заднюю дверь. Мидж забралась первая, а я за ней, стараясь ничего не задеть перебинтованной рукой.

Он сел за руль, и мы подождали кого‑то с канистрой воды.

Мидж наклонилась вперед и спросила:

– Вам теперь лучше, Хьюб?

Он удивленно повернулся к ней:

– Что вы имеете в виду?

– В тот вечер вы так торопливо уехали. Мы подумали, вам плохо.

Заерзав на сиденье, Кинселла указал на угол дома:

– Вон идет Нейл с водой.