Поскольку Махбарас не умел молиться, он и не молился. Вместо этого он сосредоточил все свое внимание на том, чтобы удержаться на ногах, когда вел своих воинов по усеянному щебнем склону. Выскользнувший из-под чьей-то ноги камень мог не просто поднять тревогу. Воин мог полететь кувырком и сбить с ног других, пока весь отряд не покатится вниз по склону, словно живая лавина, чтобы закончить свой спуск беспомощной грудой тел у основания каменной осыпи.

Эти горы были неподходящим местом для ночных прогулок, и здесь у разбойников было преимущество над врагами из нижних земель. Они знали, что местность должна быть усеяна щебнем, и их ноги сами находили безопасные тропинки.

Глаза Махбараса давно привыкли к темноте, хотя ночью он видел не очень-то хорошо. Когда началась атака, он побежал почти прямиком к погребальным носилкам убитого вождя, но некоторые из воинов на флангах сильно опередили его.

Махбарас был почти благодарен ужасному крику в ночи, который отвлек внимание его врагов и полностью заглушил шаги его людей. Теперь их нападение уж точно окажется внезапным и даст им преимущество.

Махбарас выкинул из головы мысль, что высвобожденная в ночи магия может не делать различий между победителем и побежденным. Это была магия Повелительницы…

* * *

Конан ждал приближения атакующих до последнего момента. Он получил уйму предупреждений не только от часовых, которые, не вступая в бой, отступали, но и от окружавших его скорбящих.

Среди них была и Бетина, которая не утратила ни присутствия духа, ни ума, хотя сильно боялась того, что могло выпасть на долю Фарада там, на линии часовых. Стонала и выла она вполне убедительно, а в промежутках между стонами сообщала Конану численность противника. Когда цифра дошла до трех сотен и больше не возрастала, Конан шумно вздохнул.

Соотношение сил было почти равным и гарантировало скорее битву, чем резню. Но киммериец не очень доверял своим людям. Когда бой закончится, между ними и Долиной Туманов не должно остаться особых преград. То есть военных преград.

Конан придвинулся настолько, чтобы видеть, как часовые отступают, пробегая мимо лучников, засевших за наваленные в кучу камни, чтобы иметь возможность беспрепятственно стрелять через головы своих товарищей по рядам врагов. Приближающиеся шаги стали теперь громче воя в небе.

Затем из ночи вынырнул первый из врагов. Худощавый и в драной одежде, он ловко перепрыгнул через носилки Конана, чтобы грудью встретить кинжал Бетины.

На фоне его предсмертного крика все остальные звуки казались шепотом. Конан скатился с носилок, одновременно обнажив и кинжал, и меч, встал на ноги. Оба клинка, когда их обнажили, нашли живую плоть, и два врага рухнули, прежде чем Конан отошел на три шага от носилок.

Третий противник уставился на киммерийца, вереща, словно ужаленная пчелой обезьяна.

— Прошу прощения за возвращение из мертвых, но у меня есть работа, — извинился Конан. Его меч чиркнул, и голова третьего разбойника соскочила с плеч. Он упал навзничь на пути четвертого, оказавшегося достаточно ловким, чтобы избежать меча Конана.

Удар этот оставил глубокую царапину на левой руке этого воина, а талвар тот держал в правой, поэтому ничуть не утратил ни скорости, ни ловкости. Конан сделал финт кинжалом, вынуждая противника нанести яростный рубящий удар, приводящий его в пределы досягаемости меча киммерийца, который и закончил схватку, вскрыв разбойнику грудь, разрубив половину ребер и достав до сердца и легких.

Конан убил четырех воинов за считанные секунды. Его воскрешение из мертвых напугало не так много врагов, как он надеялся.

Теперь на Конана напал кряжистый малый с поседевшей бородой. Руки у него были почти такими же длинными, как у киммерийца, и он обладал почти такой же силой, но не был столь проворен. Конан не воспользоваться быстротой своих ног на горном склоне, где со всех сторон таились враги.