Государь ранен, но и моё тело находится на грани. Каждый удар, который я наношу врагу, забирает частичку моей жизни. Плоть расходуется, кости трещат, внутренности горят огнем. Я разрушаю сам себя, используя запретную технику, но мне все равно.

Довольно кошмаров. Время просыпаться.

Оппонент пытается ускользнуть сияющей техникой, но всё бесполезно.

Не отстаю ни на шаг, призывая остатки сил в правый кулак. Бесценные Краги разлетаются на мелкие осколки, будто во мне взорвалась лавина горного хрусталя, и Длани Асуры развеиваются, словно дымка поутру. Но моя обнажённая рука по-прежнему сияет ослепительным изумрудным светом, и в этом свете клубится вся мощь, что еще теплится в моем искалеченном теле.

Я выбрасываю ладонь в финальной атаке. Кажется, будто она плывет сквозь густую патоку, с трудом преодолевая сопротивление воздуха. Время растягивается, секунды превращаются в часы, и весь мир вокруг застывает, словно муха в янтаре.

В этот бесконечно долгий миг перед моим внутренним взором встает не охваченное страхом лицо врага, а совсем иная картина.

Двое детей, мальчишка и девчонка, бегут по залитому солнцем лесу. Чёрные, как вороново крыло волосы малютки развеваются на ветру, а в ее смехе воплощение чистой и незамутнённой радости. Парнишка несётся следом, пытаясь догнать её, и при виде этой картины моё сердце переполняет щемящее чувство любви и безмятежности.

Внезапно она оборачивается и машет спутнику рукой, подзывая его к себе. Её лицо сияет такой неподдельной нежностью, что у меня перехватывает горло. Она что-то кричит, но слов не разобрать. Слова не нужны. Я и так знаю их наизусть.

— Не говори чепухи, — она улыбается, и смешинки бегут в уголках её глаз. — Как я могу оставить тебя одного? Мы же семья.

Эхо её голоса эхом отдается в моей голове, болезненно и тепло одновременно.

Впереди у них целая жизнь, полная смеха и радости. Дома их ждут любящие родители — заботливый мать и суровый, но справедливый отец.

Эти двое, мальчишка и девчонка…

Они счастливы.

Они… были счастливы.

Однажды… наперекор всему… они снова будут счастливы.

Видение рассеивается, но моё сердце по-прежнему бьется в такт с несбывшейся мечтой.

По щекам прокладывают дорожки слёзы — злые, горькие, полные бессильной ярости на несправедливость жизни.

И вся эта буря чувств, всё мое горе и ненависть концентрируются, сжимаются в одну точку, а затем взрывной волной устремляются в кулак, замерший в движении. С яростным криком, похожим на вой смертельно раненого зверя, моя рука проламывает доспех Императора и вонзается в его грудь.

Плоть расходится, словно шёлковая ткань под ножницами ткачихи, рёбра хрустят невыразимо громко. Пальцы смыкаются на чём-то горячем и бешено стучащем, а затем моя выставленная, как тигриная лапа, ладонь выходит из спины Альдавиана.

Сердце заклятого врага трепещет в моей руке подобно раненой птице. Оно обжигает кожу, но этот жар не страшен тому, кто уже шагнул за грань.

Лицо поверженного врага оказывается совсем близко. Настолько близко, что его дыхание обжигает мне щёку. В его глазах плещется невыразимое удивление пополам с болью.

— Какая нелепая шутка… — шелестит голос противника в наступившей абсолютной тишине.

Он поднимает на меня неверящий тоскливый взгляд и хрипит:

— Ты всё же победил, глупый… мальчишка, но какой… ценой? — в его взгляде усталость смешивается с сожалением. — Мы умрем, и Империя… утонет в крови. Оно того… стоило?

— Да! — шепчу я непослушными губами.