– Зайдите, – скомандовал он. – Итак, куда?

– В Сокольники, – пролепетала она.

«Час от часу не легче, – подумал он недовольно, – спасибо! Я там уже побывал».

– Ночью небезопасно разъезжать по электричкам, а мне, простите, не в чем сейчас и на улицу выйти, – с деланым добродушием развел он руками. – Давайте вернемся к этому разговору завтра. Вам надо успокоиться, все обдумать. Доброй ночи.

«Какой ужас, – соображала Ольга, – приспичило ему постирушки устраивать. Что же делать?»

Проще всего было бы с облегчением выбраться из флигеля и ретироваться. Однако, и это совершенно очевидно, второго шанса уже не будет, то, что сейчас может пройти, завтра будет воспринято холодно…

Повинуясь интуиции – и ничему более, – Оля вздохнула и, словно кидаясь в воду, уткнулась головой в плечо, зашептала быстро:

– Я понимаю, понимаю, я обидела вас… Простите меня, простите дуру набитую, я не хотела вас обижать, не хотела поднимать на смех. Я ушла из дома. Я не вернусь.

Он стоял оглушенный, держа руки на весу, как хирург перед операцией, и пытался уложить в голове происходящее:

– Вы меня не обидели, что вы, Гладкова, успокойтесь, что вы. Стаканчик воды?

Но Оля продолжала шептать, и ее легкое дыхание жгло кожу, как огонь:

– Мне стыдно, стыдно…

Голова у него начинала идти кругом, и с трудом удавалось сохранять спокойствие, чтобы голос звучал как положено, а не позорно:

– Хорошо, только, пожалуйста, не волнуйтесь. Возьмите себя в руки, – и сам медленно опустил ладони на девчоночьи плечи – покатые, нежные, хрупкие. – Вы все очень остро воспринимаете.

Вроде бы получалось говорить с добродушным пренебрежением:

– Снова ваша голова полна лишних мыслей?

Так, теперь осторожно отстранить от себя это чудо на безопасное расстояние:

– Э‐эй, что с вами?

Чертовка, как хороша. А уж с этим жарким румянцем, вспыхнувшими ушками, прячущая взгляд:

– Что-то случилось? Вас кто-то обидел?

Она вздрогнула, глянула испуганно. Он спросил это ровным, спокойным голосом, но с таким выражением, что у нее все внутри оборвалось, могильной жутью повеяло.

Герман отвел взгляд, помог снять пальтишко, пошел, налил воды из чайника:

– Она, правда, теплая, ну ничего. Садитесь и пейте. Хотите сыру?

«Хочу ли я?» – удивилась по-детски Оля. Сыр… это что-то такое давно забытое, тающее во рту, с остреньким вкусом. Ох, как хотелось бы хотя бы малюсенький кусочек!

«А ну! – осадила она саму себя. – Что мы сюда, шамать пришли? Сыр у него, ишь жирует».

– Рассказывайте.

Он перехватил инициативу, первым задал вопрос – и все с самого начала пошло не по плану. Спокойно, уверенно держался он, а она не могла сыграть простенькую роль, на которую сама же напросилась. На Ольгу накатывала паника:

«Опять переоценила свои силы. Снова вообразила о себе слишком много. Бестолковая! Самонадеянная! Не смотри на него, не смотри, он догадается…»

И ведь понимала, что бояться совершенно нечего, что взрослые – там, за окнами, перемещаются тихо, следя за каждым движением. Но впервые в присутствии этого человека ей было до такой степени жутко, таким ледяным ужасом веяло от него, что слова замерзали на языке!

Надо было разыграть комедию совершенно иного рода и куда быстрее. Сценарий, разработанный с таким знанием психологии и прочего, не работал. И Ольга поняла: пришла пора отойти от договоренностей, отключить порядочность, логику, немедленно изменить тактику.