Купюры были новенькими. Глянцевая бумага скользила, Бахе недоставало сноровки удержать пачку двумя пальцами. Надежда увидела, как в его руке мелькнул веер денег и осыпался почти у самых ее ног. Вскрикнув, она пошатнулась, как если бы ее кто-то толкнул, и растянулась на полу, прихватывая кого-то за ноги. Она сделала все, чтобы падение выглядело естественным, и успела прикрыть деньги собственным телом. Боковым зрением проверила салон: кажется, никто не понял. Подобрала под животом купюры, подоткнула их под резинку блейзера, а для вящей реалистичности, встав, накинулась на Баху:

– Чего толкаешься?

Парень побледнел. Похоже, растерялся. Она кожей ощутила его испуг и добавила уже более спокойно:

– Сам не выходишь, чего на проходе застрял? А ну, подвинься! – Она оттолкнула его и ринулась к переднему выходу. – На следующей выходите?

Тетка впереди невразумительно прокряхтела. Надежда напирала всем телом, придвигаясь вплотную к Алику. Обида за Баху, злость душили ее. Она ненавидела в этот момент себя, что ввязалась в авантюру. И все же любопытство, желание испытать неведомые ощущения, проверить себя придало ей решимости. Сразу появилось странная уверенность, что при передаче денег она наложит на Алика что-то вроде заклятия. И она впервые захотела этого, в надежде, что разъединит подельников, и тогда Баха сумеет жить по иным правилам. На остановке на секунду задержалась, наклонилась. «Ворованные деньги обожгут твои руки», – прошептала она и подняла покрасневшее лицо, дерзко вперив в Алика взгляд, словно бросала вызов. Протянула хрустящие купюры.

– Это не вы обронили? – насмешливо спросила Надежда.

Он метнул взгляд из стороны в сторону, взял деньги и неожиданно вспомнил, что ему пора выходить.

Вечером в подъезде Баха пересчитывал ее долю:

– Я уж думал, подставишь. Я аж на измену подсел, а ты ничего, не повелась.

– И это все? – не поверила она своим глазам. – Да там раз в десять было больше! Твой партнер тебя за пацана держит.

– Не лезь, куда не зовут, поняла? Партнер. Тоже придумала! Не будь его, я век бы сопливым пацаном оставался. От получки до получки на побегушках у мастера с «Текстильмаша» бегать, как петушок какой? Фигушки. Я не идиот.

– Знаешь, ты в бутылку не лезь, но Алик как раз твоими соплями и пользуется. Если тебя задержат, слезами привод в ментовку не замоешь. Это, конечно, твое дело, а мне кажется, что по малолетке в зону – не в поход с отрядом идти. Идиот или нет, а повесишь на себя свое и чужое, сам не возрадуешься.

– Да пошла ты, прорицательница!

– А ну, шурши отсюда по-скорому! – рассвирепела она.

За ее спиной настежь распахнулась дверь, в проеме показалась испуганная Наталья Даниловна.

– Надежда! На каком языке ты разговариваешь с мальчиком!

Насупленный мальчик смотрел исподлобья, закусив губу.

– И это девочка из приличной семьи… – покачала головой мама.

Неделю после этого ее не покидало ощущение испачканности. Казалось, что отец сверлит насквозь своими глазами, как по книжке читая в ней то, о чем и думать-то не хотелось. Она избегала любой возможности разговора с ним, хотя втайне хотела с кем-нибудь поделиться, кому-то поведать о своей порочности. «Но только не ему!» – Надежда знала, как он верит ей, потому не смела даже заикнуться о собственной глупости.

Она полезла за колонку в ванной комнате, где за трубой вытяжки был устроен тайник. Никому из домашних не пришло бы в голову залезть ногами на краешек ванной и, балансируя с подстраховкой в виде натянутой для белья лески, заглянуть в отдушину. Она достала деньги, прислушалась. До ее слуха донесся обрывок разговора родителей.