– Что случилось? – наконец, выдавила она.

Надя не хотела верить собственным ушам. Собралась в комок, приготовившись выслушать все как полагается, но дурнотное марево наплыло на глаза. Она вслушивалась, а звуки Аленкиного голоса доносились словно издалека.

– Ковырялись с мопедом в гараже у Сани… – Торопыжка Аленка спешила во всем, новостями делилась так же, в спешке, перепрыгивая через то, что потом оказывалось значительным. Надя напрягалась, боясь упустить что-то важное для себя. – Бахтишка полез за ключом на полку и уронил бутыль с кислотой. Саня не знал, что она там стоит. В общем, пока сообразили…

Надя закрыла глаза – и четче, чем наяву, увидела, как запрокидывается набок огромная бутыль, как вытекает из ее горла концентрированная кислота, ощутила жгучий запах уксуса и привкус его на кончике языка.

– Ожог сильный? – вяло, отрешенно спросила она.

– Глубокий, – Аленку распирало. Она тряхнула кудряшками, закатила глаза и выдохнула: – Потому, говорят, и опасный.

И тут услышала странный всхлип.

– Надька! Ты чего? – изумилась Аленка.

Ничего не понимая, она смотрела, как ручейки слез набирали силу в широко распахнувшихся глазах подруги, струились по щекам, по подбородку.

– Я не хотела…

Плечи ее сотрясались.

– Да брось ты. Не ты ж ему на руку кислотой плеснула!

Аленка беспомощно взглянула на Антона Адамовича. Отец положил тяжелую руку на плечо дочери. Легко сжал – мол, держись. Надя подняла на него полные отчаянья глаза. Отец улыбнулся ей, но улыбка получилась вымученная.

– Мирный атом – в мирное русло, – вдруг сказал Скавронский.

Каждая из девчонок поняла его слова по-своему.

– С тобой такое было? – теребила потом Антона дочь.

– Эй! Полегче, не напирай! Я же не знаю, что у вас произошло. Могу только догадываться.

– Значит, с тобой такое было?

– Было – не было… Я же не знаю, о чем речь… – Он видел, как становятся темными, мутными от безысходных внутренних поисков ее глаза. – Знаешь, как твоя бабка подписывала свои склянки, мешочки с травами?

– Как? – Она не понимала, к чему он клонит, но верила, что этим он ей все и объяснит.

– «Гифт». Пользовала людей настоями, порошками, по крупице, по капле. А надпись на ее пузырьках каждый читал по-своему. Одни считали, что это лекарство от фрау Гифт, другие переводили с немецкого и ставили подальше, потому что «гифт» – это «яд».

– Но ведь ты говорил, что фамилия вовсе не немецкая…

– Вот именно. И на языке твоего прадеда она означает «дар», «подарок».

Надежда еще долго после этого искала в самой себе отгадку: как такое могло получиться? Почему обжегся именно Бахтишка, кому она только добра и желала? Неужели из-за размолвки в подъезде? Может, из нее вырвалась злость и она не умеет контролировать собственных эмоций? Неужто в ней живет такая страшная злоба? Как она до сих пор не замечала в себе этой лютости? Значит, она очень, очень плохая, раз может такое сотворить? «Ничего себе подарок», – с ужасом думала она и снова, и снова возвращалась памятью в тот день. И рефреном звучал в ушах хохот старухи. Теперь он казался ей зловещим, пугающим. «Напрасно я к ней пошла», – решила она, и будто черная кошка, пробежавшая между ней и Бахой, прошмыгнула своим хвостом и перед домом бабы Ани.

(2)

До своего шестнадцатилетия Надежда и не вспоминала об этой истории, а может, старалась не думать.