«Кто там?» — резко окликнул голос.

Мы чуть не оцепенели от страха.

Яркий луч электрического фонаря разрезал воздух, будто сверкающее острие кинжала.

Снова в ночной тишине раздался тот же голос, и луч фонаря запрыгал по крыльцу дома Джеферсона.

«Что делать?» — отчаянно зашептал Джо-Джо.

Никогда еще лунный свет не казался нам столь ярким, когда мы гуськом сползали в водосточный желоб.

Прежде, чем Жан-Поль что-нибудь на это ответил, по воздуху со свистом к нам приближался камень. Я даже видел, как он летит, но перехватить его или предупредить о нем остальных было невозможно. Камень попал в щеку Роджера Гонтьера, и тот взревел от боли. Рука Жана-Поля быстро оказалась в его мешке.

— Давайте, оставим это им, — скомандовал он, бросая огурец в направлении дома, в котором жил Джеферсон. Теперь этот дом зажегся всеми своими огнями. На дворе бешено засуетились люди.

Мы начали бросать овощи во все стороны, швыряя их вслепую и так быстро, как только успевали наши руки извлекать их из бумажных мешков. Они с шумом удалялись от нас по воздуху. И в то же самое время, мы медленно отступали назад, в конец улицы. Повсюду зажигались островки света. Это был свет в окнах, во дворах, а также «зайчики» электрических фонариков. Казалось, какой-то момент у нас было преимущество — наша «артиллерия» была под рукой, и не надо было искать камни. Время от времени мы слышали, как, во что-нибудь попадая, лопаются помидоры. Собаки лаяли, дети плакали.

«На нас нападают», — закричал кто-то.

Где-то послышался бой стекла.

«Уходим отсюда», — завопил Жан-Поль, бросив мешки на землю, когда мы уже были в конце улицы.

Я швырнул свой последний помидор и галопом помчался следом за другими, слыша у себя за спиной преследующие нас шаги. Еще чуть-чуть, и я был бы вне опасности, потому что там пролегала граница между «супом по алфавиту» и Френчтауном, где уже не было уличных огней. Следуя за своими компаньонами, я бежал изо всех сил. Ноги как нельзя быстро перебирали землю, несмотря на то, что в легких начало жечь. Шаги у меня за спиной стали опасно близкими. Вдруг я упал, и мое лицо уткнулось в гравий. Кто-то споткнулся об меня, и я откатился в сторону, чтобы попытаться защититься.

Я смотрел в глаза Джеферсона Джонсона Стоуна.

Это были его глаза. В них было неописуемое удивление, будто по его лицу внезапно хлестанули прутом. Они были широко раскрыты, и он им явно не верил. И ужасное замешательство, будто я заманил его в ловушку, пользуясь всем его доверием ко мне. Я воспользовался его замешательством, чтобы подняться на ноги. Все мое лицо было вымазано обугленной пробкой, рука, на которую я упал, болела. Со всех сторон нас окружали шаги. Жители «супа» продолжали нас преследовать. Мне не хотелось с ним о чем-нибудь разговаривать. Да и о чем? К тому же, я все еще продолжал быть в опасности. Мне нужно было уходить. И я побежал. Слезы текли по щекам, а руки дрожали. Я не оглядывался.

Последующие несколько дней погода испортилась окончательно. Сухая и пыльная жара сдалась перед непрекращающимися проливными дождями. В такую погоду на улицу лучше было не высовывать нос. Такой дождь подходил, чтобы еще раз заново перечитать «Пенрода и Сэма». Но меня что-то сильно беспокоило. Книги меня не интересовали. Даже, когда на экране «Глобуса» вышла новая серия с Кином Мейнардом, то это не пробудило во мне особого энтузиазма, хотя на последние свои десять центов я все-таки сходил в кино.

Под самый конец дня я вернулся домой, будучи не в лучшем настроении от серого, грустного дождя, чтобы увидеть алую заплату посреди двери заднего входа: кто-то забросал ее помидорами, и красный сок стекал по древесине, будто кровь из раны.