|
Деревья рванулись назад, расступаясь перед ним. У дальней опушки тонкая фигурка остановилась, заметалась в панике. Темные волосы хлестнули по бледному лицу, смазав тонкие черты. Хрупкие пальцы кровоточили, ободравшись о колючки и грубую кору деревьев; дорогая одежда разорвана в клочья за три дня непрерывного бега. Страх распространялся вокруг нее теплом зовущего очага, и он не имел ни сил, ни желания противиться его зову. Он в два шага пересек расстояние между ними и сомкнул руку на ее запястье. Ее пульс забился, как испуганная птица, она тихо простонала, когда он повернул ее к себе. Слишком слаба, чтобы сопротивляться; слишком потрясена, чтобы умолять. Охотник закрыл глаза и дал себе утонуть в глубинах ее кошмарных снов, выпустил на волю все ее страхи, дал им обрести форму, выбирая себе облик. Какое изобилие… Запах ее крови кружил голову, и он понял, что уже рвет с ее плеч блузку, обнажая кожу, молочно блеснувшую в лунном свете…
– Ты! – вдруг прошептала она. Слово подействовало как удар. Мир закружился вокруг, вызывая дурноту, но он сумел остановить его вращение и открыл глаза. И вдруг узнал девушку и отступил. И уставился на нее, не веря себе. – Я не стану бежать от тебя, – шептала она. Эти глаза, это лицо… Он вспомнил, как однажды ночью провожал ее домой, самонадеянный, надменный, играючи защищал ее от опасностей ночи… как дал ей обещание – обет, значение которого она так и не поняла. Что Охотник не причинит ей вреда. Что он не причинит ей вреда. – Я поклялась, – выдохнула она. В ее глазах блеснули слезы, но это был не страх – печаль, нежное участие, немыслимое в его жестоком царстве. – За все, что ты сделал для меня… Все, чего ты захочешь. – Губы ее дрожали, пока она набиралась храбрости. – Я не стану убегать, – повторила она. – От тебя не стану. – Сукин сын, – пробормотал он. И отвернулся. Руки его тряслись – от ярости, от ненависти. – Ублюдок… Он часто, прерывисто дышал, пытаясь справиться со своим голодом. Пытаясь пригасить огонь, что жег его изнутри, пытаясь овладеть собой. Пытаясь не думать, как близко он был к тому, чтобы предать самого себя, и по чьему наущению это едва не случилось… Его руки легко коснулась мягкая ладошка. Точно птица задела крылом. – Ты в порядке? – прошелестел голос. Он не смог ни оттолкнуть ее, ни рассмеяться от нелепости вопроса – так и застыл между двумя чувствами, точно замерз. Наконец он сумел выговорить: – Нас предали. Обоих. Он повернулся к ней спиной, чтобы обмануть голод, который крутой волной поднимался в нем при виде нее. Такая нежная… Он проглотил комок в горле и хрипло напомнил: – Я обещал, что не трону тебя. Я обещал, что Охотник никогда не тронет тебя. «Сукин сын!» Ярость, взметнувшаяся в нем, наконец пересилила голод. И это позволило ему овладеть своими мыслями. – Вот. – Он снял с рубахи медальон на новенькой цепочке – такой же, как тот, что когда‑то сорвала с его шеи Сиани, – и протянул ей. – Возьми. Держи при себе. Пока он у тебя, никто из моих подданных не причинит тебе вреда, а звери… они подчиняются моей воле. С тобой ничего не случится. – Спасибо, – прошептала она, и ее пальцы сомкнулись на диске с тонкой цепочкой. – Но я не понимаю… – И не нужно. Незачем. Он с усилием отодвинулся от нее. Запах ее крови притягивал как магнит, но она больше не боялась его, и это помогало. Удивительно, но это было так. – Я пришлю помощь, – пообещал он. – Кого‑нибудь, чтобы вывести тебя отсюда в безопасности. Жди и держи это… Кто‑нибудь придет. |
