|
Но я-то знаю, что если это исключительная любовь, то в основе ее лежит непременно все-таки гадость... Как у Новодворова с Любочкой. Марья Павловна отвлеклась от вопроса, разговорившись на свою любимую тему. - Но что же мне делать? - спросил Нехлюдов. - Я думаю, что надо вам сказать ей. Всегда лучше, чтобы было все ясно. Поговорите с ней, я позову ее. Хотите? - сказала Марья Павловна. - Пожалуйста, - сказал Нехлюдов, и Марья Павловна вышла. Странное чувство охватило Нехлюдова, когда он остался один в маленькой камере, слушая тихое дыхание, прерываемое изредка стонами Веры Ефремовны, и гул уголовных, не переставая раздававшийся за двумя дверями. То, что сказал ему Симонсон, давало ему освобождение от взятого на себя обязательства, которое в минуты слабости казалось ему тяжелым и странным, а между тем ему было что-то не только неприятно, но и больно. В чувстве этом было и то, что предложение Симонсона разрушило исключительность его поступка, уменьшало в глазах своих и чужих людей цену жертвы, которую он приносил: если человек, и такой хороший, ничем не связанный с ней, желал соединить с ней судьбу, то его жертва уже не была так значительна. Было тоже, может быть, простое чувство ревности: он так привык к ее любви к себе, что не мог допустить, чтобы она могла полюбить другого. Было тут и разрушение раз составленного плана - жить при ней, пока она будет отбывать наказание. Если бы она вышла за Симонсона, присутствие его становилось ненужно, и ему нужно было составлять новый план жизни. Он не успел разобраться в своих чувствах, как в оговоренную дверь ворвался усиленный эвук гула уголовных (у них нынче было что-то особенное) и в камеру вошла Катюша. Она подошла к нему быстрыми шагами. - Марья Павловна послала меня, - сказала она, останавливаясь близко подле него. - Да, мне нужно поговорить. Да присядьте. Владимир Иванович говорил со мной. Она села, сложив руки на коленях, и казалась спокойною, но, как только Нехлюдов произнес имя Симонсона, она багрово покраснела. - Что же он вам говорил? - спросила она. - Он сказал мне, что хочет жениться на вас. Лицо ее вдруг сморщилось, выражая страдание. Она ничего не сказала и только опустила глаза. - Он спрашивает моего согласия или совета. Я сказал, что все зависит от вас, что вы должны решить. - Ах, что это? Зачем? - проговорила она и тем странным, всегда особенно сильно действующим на Нехлюдова, косящим взглядом посмотрела ему в глаза. Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу. И взгляд этот многое сказал и тому и другому. - Вы должны решить, - повторил Нехлюдов. - Что мне решать? - сказала она. - Все давно решено. - Нет, вы должны решить, принимаете ли вы предложение Владимира Ивановича, - сказал Нехлюдов. - Какая я жена - каторжная? Зачем мне погубить еще и Владимира Ивановича? - сказала она, нахмурившись. - Да, но если бы вышло помилование? - сказал Нехлюдов. - Ах, оставьте меня. Больше нечего говорить, - сказала она и, встав, вышла из камеры. XVIII Когда Нехлюдов вернулся вслед за Катюшей в мужскую камеру, там все были в волнении. Набатов, везде ходивший, со всеми входивший в сношения, все наблюдавший, принес поразившее всех известие. |
