Крыльцов, в тулупе и мерлушковой шапке, с завязанным платком ртом, казался еще худее и бледнее. Прекрасные глаза его казались особенно
велики и блестящи. Слабо качаясь от толчков дороги, он, не спуская глаз, смотрел на Нехлюдова и на вопрос о здоровье только закрыл глаза и
сердито закачал головой. Вся энергия его, очевидно, уходила на перенесение толчков телеги. Марья Павловна сидела на другой стороне телеги. Она
переглянулась с Нехлюдовым значительным взглядом, выражавшим все ее беспокойство о положении Крыльцова, и потом сейчас заговорила веселым
голосом.
- Видно, устыдился офицер, - закричала она, чтобы быть слышной из-за грохота колес Нехлюдову. - С Бузовкина сняли наручники. Он сам несет
девочку, и с ними идет Катя и Симонсон и вместо меня Верочка.
Крыльцов что-то, чего нельзя было расслышать, сказал, указывая на Марью Павловну, и, нахмурившись, очевидно сдерживая кашель, закачал
головой.
Нехлюдов приблизил голову, чтобы расслышать. Тогда Крыльцов выпростал рот из платка и прошептал:
- Теперь гораздо лучше. Только бы не простудиться.
Нехлюдов кивнул утвердительно головой и переглянулся с Марьей Павловной.
- Ну, что проблема трех тел? - прошептал еще Крыльцов и трудно, тяжело улыбнулся. - Мудреное решение?
Нехлюдов не понял, но Марья Павловна объяснила ему, что это знаменитая математическая проблема определения отношения трех тел: солнца, луны
и земли, и что Крыльцов шутя придумал это сравнение с отношением Нехлюдова, Катюши и Симонсона. Крыльцов кивнул головой в знак того, что Марья
Павловна верно объяснила его шутку.
- Не за мной решение, - сказал Нехлюдов.
- Получили мою записку, сделаете? - спросила Марья Павловна.
- Непременно, - сказал Нехлюдов и, заметив недовольство на лице Крыльцова, отошел к своей повозке, влез на свой провиснувший переплет и,
держась за края телеги, встряхивавшей его по колчам ненакатанной дороги, стал обгонять растянувшуюся на версту партию серых халатов и полушубков
кандальных и парных в наручнях. На противоположной стороне дороги Нехлюдов узнал синий платок Катюши, черное пальто Веры Ефремовны, куртку и
вязаную шапку и белые шерстяные чулки, обвязанные вроде сандалий ремнями, Симонсона.
Он шел рядом с женщинами и что-то горячо говорил.
Увидав Нехлюдова, женщины поклонились ему, а Симонсон торжественно приподнял шапку. Нехлюдов не имел ничего сказать и, не остановив ямщика,
обогнал их. Выехав опять на накатанную дорогу, ямщик поехал еще скорей, но беспрестанно должен был съезжать с накатанного, чтобы объезжать
тянувшиеся по дороге в обе стороны обозы.
Дорога, вся изрытая глубокими колеями, шла темным хвойным лесом, пестревшим с обеих сторон яркой и песочной желтизной не облетевших еще
листьев березы и лиственницы. На половине перегона лес кончился, и с боков открылись елани (поля), показались золотые кресты и куполы монастыря.
День совсем разгулялся, облака разошлись, солнце поднялось выше леса, и мокрая листва, и лужи, и куполы, и кресты церкви ярко блестели на
солнце. Впереди направо, в сизой дали, забелели далекие горы. Тройка въехала в подгороднее большое село Улица села была полна народом и русскими
и инородцами в своих странных шапках и халатах. Пьяные и трезвые мужчины и женщины копошились и галдели около лавок, трактиров, кабаков и возов.
Чувствовалась близость города.
Подстегнув и подтянув правую пристяжную и пересев на козлах бочком, так, чтобы вожжи приходились направо, ямщик, очевидно щеголяя, прокатил
по большой улице и, не сдерживая хода, подъехал к реке, через которую переезд был на пароме. |