— Чего ты, девочка, тебя катать? — спросил он.

«Два — ноль в его пользу», — подумал я и тут же, как будто это он у меня в машине, а не я у него, на два тона выше, раздельно произнеся каждое слово, поинтересовался:

— Хули ты борзеешь?

Стало тихо, как будто кто-то выключил внутри салона звук. Снаружи ходят люди, шелестят троллейбусы, хлопают подъездные двери — а тут глубоководный покой. Того и гляди редкая узкая рыба беззвучно проплывёт у лица.

Сидевший на переднем сиденье начал медленно, с ужасным скрипом кожаных сидений, поворачиваться в мою сторону, и я, наконец, увидел его скулу, нос и один побелевший от бешенства глаз…

— А вот скажи, — поинтересовался Буц, и тон у него был такой, что сидевший впереди сначала застыл на секунду, а потом вернулся в исходное положенье, — …отчего вы в форме такие страшные… а без формы — я тебя даже разглядеть не могу?

Ответ мне придумывать не пришлось, потому что к машине спешно подошёл какой-то тип. Сидевший впереди сразу выскочил на улицу, уступив этому типу место.

— Здравствуй, Буц, — сказал тип, усевшись. Голос типа звучал, словно он набил рот газетой, прожевал её, но не выплюнул и не проглотил, а так и сидел с этим мерзотным и кислым жевком у щеки.

Тип обернулся к нам. Губы его были отвратительны и огромны.

«Может, капот случайно упал на лицо», — пошутил я сам для себя.

Кто это так ему зарядил, интересно. Лыков, поди.

— Посмотри на мальчика, — сказал Буц.

Тип посмотрел на меня. Глаз у него тоже почти не наблюдалось — то ли и тут Лыков постарался, то ли от рождения такая беда, — ковырнули раз под бычьей бровкой гвоздиком, ковырнули под другой, и ходи, парень. Главное, не щурься, а то упадёшь в темноте.

— Этого не было, — сказал тип, широко раскрывая губы: «Этаа не ыло!»

— Очкарик сказал, что он вас один уделал, — сказал Буц.

— Я уже говорил, что очкарик гонит, — промычал тип: «…а уже аарил шта ачарык онит!». Было заметно, что он хочет повысить голос и возмутиться — но раздавленные губы не позволяли.

Тип, скривившись, отвернулся. Похоже, у него и шея очень болела.

— Ну что, — сказал мне Буц. — Иди тогда, работай дальше, лови своих пьяниц… повезло тебе. Не зря я тебе утром велел помолиться. Бог — он и правда помогает. Даже таким, как ты.

Я не без удовольствия открыл дверь и вылез на белый свет.

Тот, что уступил переднее сиденье типу с разбитыми губами, задумчиво курил, стоя у меня на пути.

Он был среднего роста, худощав, но, сразу видно, ловкий, хлёсткий, быстрый. Несколько секунд смотрел мне в глаза с чуть заметной ухмылкой. Потом затянулся и выдул мне в лицо дым, некрасиво скривив губы.

Я шагнул в сторону и сказал:

— Попадёшься мне — я тебе болт в лоб вкручу.

— Ну вот — попался, — ответил он, раскрыв руки.

— Болт в гараже, — ответил я. — Прихвачу — вкручу. Подожди денёк.

Он засмеялся и стрельнул мне вслед бычком, попал куда-то в локоть, я сделал вид, что не заметил.

Братик и сестрёнка Шороха безмолвно рисовали карандашами, сидя на полу. Чистой бумаги у них не было, поэтому они пристраивали свои каляки-маляки по краям газетного листа.

Сам Шорох примостился на подоконнике. Грех стоял у дверей, проверяя, как работает новая щеколда. Лыков лежал на полу, с интересом разглядывая детские картинки. Потом взял красные и синие карандаши и разрисовал большое опухшее лицо первого президента.