Приятели нерешительно остановились, не до конца понимая, видит их хогон или нет.

Тонкая длинная рука легко взметнулась и опала.

— Зовет, — шепотом пояснил Моду.

— Здравствуй, Этумару, — почтительно склонились мужчины, подойдя ближе.

Хогон не ответил, продолжая немигающе смотреть сквозь них, на вздымающийся к лиловому закатному небу священный утес.

— Ночью был знак, — вдруг сказал хогон, не повернув головы, словно сам себе. Или неуклонно съеживающемуся солнечному лучу. — Светила вышли из картины. Гонцы уже в пути. Но вестников среди них нет. Догоны уйдут. Ты пришел вовремя. — Он в упор взглянул на Моду. — Но — опоздал. Запас исчерпан. Утро объявит то, что скрывала ночь. Вчера я сказал твоему другу, что время не пришло, сегодня оно уже вышло. Ваш третий друг, он видел, как гонцы мчатся сквозь время. Я остановил его. В пещеру нельзя войти, если в глазах тьма. Гонцы заберут того, кто не видит. Следите за светом. Зеленый луч — это жизнь. Красная вода — смерть. Незрячий не выйдет из шара. Пусть солнце умрет в водах. Ждите там.

Хогон кивнул на одинокое дерево, вросшее в дальнюю стену утеса, и замолчал, прикрыв глаза и откинув голову на стенку хижины, словно невыносимо, просто смертельно устал.

* * *

После Лоухов Ольга, пристально глядящая в светлеющее небо и подгоняющая медлительную дорогу, неожиданно задремала. Просто смежила веки, поглаживая свернувшегося на коленях Пушка, и тут же оказалась на Сейв-Вэре.

Снова было лето, светились гигантскими изумрудами окрестные сопки, ярчайшими сапфирами искрились кабошоны озер, рубиново пламенели полянки иван-чая. Покойная тишина висела в выгоревшем небе приветливыми пухлощекими облачками, ленивый ветерок нехотя перебирал нежными пальцами мониста березовых листочков.

Ольга огляделась и задохнулась от этого простора и красоты. Однако тут же испуганно вздрогнула: где же Макс? Почему она одна среди этого величественного безмолвия? И тут же увидела его. Внизу, в центре голубого блюдца озера колыхался ярко-желтый поплавок куртки. Макс тонул. Он уходил под воду с каждым разом все глубже, выныривая на поверхность все реже. Девушка кинулась вниз, к воде, отчаянно желая одного — успеть, протянуть руку, спасти.

Она почти добежала, но тут на небе, прямо на уровне ее глаз, вдруг сверкнула ослепительная радуга, перекрыв обзор, отгородив и озеро, и Макса прекрасными переливающимися дугами. Не раздумывая, Ольга ухватилась за конец самой холодной дуги — фиолетовой, повисла на ней, хорошо понимая, что по радуге, как по канату, она скорее доберется до Макса. Однако дуга вдруг пружинисто свернулась в кольцо, пересекла самое себя и, выгнувшись новой дугой, стала заворачиваться в следующий круг. Секунда — и Ольга очутилась в самом центре гигантской восьмерки, которая парила над ней, переливаясь невероятными праздничными цветами.

Внизу, в далекой зловещей синеве желтый, едва различимый отсюда, с высоты, поплавок совершал последние судорожные трепыхания перед тем, как уйти навсегда.

— Нет! — крикнула Ольга. — Нет! Макс, держись!

Что есть силы она дернула за фиолетовый конец, который по-прежнему держала в руках, повисла на нем, усиливая точными рывками тела собственную тяжесть. Восьмерка стала медленно разворачиваться, концы дуг радостно разъехались в стороны, создавая новую прекрасную радужную фигуру — знак бесконечности. Ольга сделала еще рывок и увидела, что, повинуясь ее точным движениям, противоположный конец бывшей восьмерки, загнутый в правильный круглый крючок, стал медленно, но неуклонно опускаться вниз, туда, в озеро, к Максу.