|
Куда податься? И вновь я бродила по Монпарнасу — один вечер с Лизой, потом со Стефой и Фернаном. Сестра подружилась с одной из своих однокурсниц, красивой семнадцатилетней девицей, ловкой и бесстрашной. Звали ее Жеже; ее мать держала кондитерскую; она ходила, куда хотела, совершенно свободно. Я часто встречала их в «Дом». Как-то вечером мы решили пойти в кафе «Жёнгль», недавно открывшееся напротив «Жокея», однако карманы у нас оказались почти пусты. «Это ничего, — сказала Жеже. — Подождите нас там, сейчас все уладим». Я одна вошла внутрь и заняла место в баре. Усевшись на бульварной скамейке, Пупетта и Жеже принялись громко сетовать: «Подумать только, всего-то не хватает двадцати франков!» На какого-то прохожего подействовало. Не знаю, что уж они там ему наплели, только очень скоро они устроились возле меня за стойкой бара, каждая с порцией джин-физа. Жеже знала, как завлекать мужчин. Нас угостили выпивкой, пригласили потанцевать. Лилипутка по прозвищу Тряпка, которую я уже слышала в «Жокее», пела и болтала непристойности, задирая свои юбки; она демонстрировала ляжки в кровоподтеках и рассказывала, как ее любовник кусает их. В каком-то смысле это привлекало своей живостью и простотой. Мы снова пустились в загулы. Однажды вечером я встретила старых знакомых, вспомнила с ними радости прошедшего лета; маленький студент-швейцарец, завсегдатай Националки, принялся старательно за мной ухаживать; я выпила, мне было весело. Несколько позже, уже ночью, молодой медик, наблюдавший за нашим трио критическим оком, спросил меня, не за тем ли я явилась сюда, чтобы изучать нравы. Когда в полночь сестра ушла, он похвалил мне ее за благоразумие и осуждающе заметил, что Жеже слишком юна, чтобы бегать по дансингам. Ближе к часу он предложил отвезти нас на такси. Сначала мы проводили Жеже, и его явно забавляло то смущение, которое я испытывала, оставшись с ним наедине. Его интерес мне польстил. Достаточно было одной встречи, неожиданного случая, чтобы вернуть мне хорошее настроение. И все же удовольствием, которое я находила в этих пустячных приключениях, нельзя объяснить, почему я вновь поддалась соблазну дурных мест. Я удивлялась: «Джаз, женщины, танцы, похабщина, алкоголь, прикосновение чьих-то рук — почему меня все это не шокирует, почему я принимаю здесь то, чего не приняла бы нигде больше, почему запросто болтаю с этими мужчинами? Что это за страсть, которая рождается невесть как и держит меня так крепко? Чего я ищу в этих сомнительно-притягательных местах?»
Несколько дней спустя я пила чай у мадемуазель Рулен, в обществе которой я страшно скучала. Выйдя от нее, я направилась в «Эропеен»; я уселась, за четыре франка, на балконе, среди женщин без шляп и неряшливого вида молодых людей. Парочки обнимались, целовались; сильно надушенные девицы млели, слушая певца с напомаженными волосами, фривольные шутки сопровождались громким смехом. Я тоже начала приходить в волнение, смеялась, мне было хорошо. Почему? Я долго бродила по бульвару Барбес, смотрела на шлюх и всякую шпану — уже без отвращения, а с некоторой даже завистью. И снова удивлялась. «Во мне вечно живет какое-то неведомое, быть может чудовищное, желание шума, борьбы, дикости, и главное, соскальзывания куда-то на дно… Что нужно мне, чтобы тоже сделаться морфинисткой, алкоголичкой и еще не знаю кем? Всего лишь случай, чуть более сильная, наверное, жажда того, чего я никогда не познаю…» Иногда меня шокировало это «распутство», эти «низменные инстинкты», которые я обнаруживала в себе. Что подумал бы Прадель, некогда коривший меня за то, что я приписываю жизни слишком много благородства? Я упрекала себя в двоедушии, лицемерии. Но мне не приходило в голову отречься от себя: «Я хочу жизни, полной жизни. Я чувствую, что исполнена любопытства, алчна, я жажду гореть ярче пламени, неважно отчего». |
