|
Господи, царя Давида и всю кротость его». Молясь таким образом, я внутренно постоянно думал только о том, чтобы со мною не случилось какой-нибудь беды или неприятности, чтобы мне чего-либо не разбить или не разлить; чтобы мне удалось в этот день получше поесть и попить, и полегче была бы работа; а главное — чтобы хозяева и приказчик не узнали, что я ворую. Поэтому каждый раз, залезая в выручку, я также читал несколько раз: «Помяни, Господи, царя Давида» и т. д. На краденные мною из выручки деньги я сначала только лакомился, а остатки их прятал в разных укромных местах, по большей части в сортирах, за заборами и в сарае; нередко случалось, что спрятанные таким образом деньги у меня пропадали, но я этим не особенно огорчатся и не жалел их, потому что взять из выручки другие деньги было не трудно, а во мне уже исчезло всякое сознание, что красть грешно и бесчестно; существовала только боязнь, как бы не попасться. Потом на краденые деньги я стал покупать папиросы, заходить в трактиры и портерные, понемногу выпивать и закусывать и покупать книги, преимущественно русские романы. Конечно, книги, покупаемые на эти деньги, я также тщательно прятал и читал их украдкою, а по прочтении или дарил кому-нибудь, или просто бросал.
Около этого времени у нашего хозяина поселился его племянник, живший прежде мальчиком в книжном магазине Печаткина и отказанный от места. Костя, так его звали, не быт у нас собственно служащим, но он, как свободный человек, постоянно ходил для нас в банк за золотом, и в этом, надо отдать ему справедливость, он был действительно полезен для хозяина, потому что сумел подделаться к кассиру, нередко с ним угощался и доставал золота много, ежедневно не менее ста полуимпериалов, которые за расходами на профит кассиру приносили хозяину пользы от пятнадцати и до тридцати рублей каждый раз. Костя был на три или на четыре года старше меня и, можно сказать, был уже мальчик достаточно испортившийся: с ним я скоро сошелся. Несмотря на то, что он был родной племянник хозяину, он не только дозволял мне при себе таскать из выручки деньги (надо заметить, что Костя сам не имел права, ни под каким видом, ходить в выручку), но даже меня поощрял и наставлял к воровству, а потом сам указывал и способ, как лучше и приятнее прогулять и пропить деньги. С детства я был рьяным патриотом, любил все русское — старые русские обычаи, русскую одежду, русские кушанья, а потому предпочитал и пить русскую водку; любимым моим напитком была березовка, к которой я скоро пристрастится и выпивать ежедневно по нескольку стаканчиков. За пьянством пошел сряду же и разврат, и потому мне уже не хватаю потаскиваемого из выручки серебра: я начал потаскивать и кредитки, по три и по пяти рублей. Но в скором времени мне уже не удавалось так часто ходить в выручку, потому что однажды случилось следующее когда приказчик отлучился по необходимости из лавки, а я по обыкновению залез в выручку и, вынув оттуда небольшую пачку трехрублевых билетов, хотел отделить из них одну или две бумажки, приказчик вдруг воротился, и я, не успев положить пачку обратно, только закрыл выручку, а вся пачка, хотя и состоявшая только из семи билетов, так и осталась у меня. На мое счастье приказчик, вернувшись в лавку, сейчас же послал меня куда-то, что и дало мне возможность спрятать деньги. Когда я вернулся, то приказчик спросит меня: «Не видал ли ты, кому я отдавал или менял трехрублевые билеты?» — и, получив от меня обыкновенный ответ: «Нет, не видал, не знаю», — предупредил меня, чтобы я не проболтался о пропаже этих денег хозяину, что, конечно, мне было слишком на руку. С этого раза приказчик стал все-таки осторожнее: если он даже ненадолго отлучался из лавки, то и тогда запирал выручку… Зато я стал смел даже до нахальства в воровстве. Сперва я попробовал подобрать ключ к выручке, раза два или три я покупал замки с ключами, похожими на наш ключ, но отпереть этими ключами выручки я не мог и потому обратился к самому отчаянному способу — воровать почти на глазах приказчика. |
