19-го числа, в 4 часа утра, мы уже выступили в путь. Хотя в некоторых местах и догорали еще костры, а в одном горел целый сарай с соломою, но было еще очень темно, и потому нельзя было рассмотреть картины выступления. На окраине деревни мы на несколько времени остановились, и мимо нас прошли финляндцы, а затем проехал генерал Гурко с своим штабом, корреспонденты и наш уполномоченный. Спустя часа два или три мы услыхали уже ружейные и пушечные выстрелы. Дойдя до деревни Поток, мы остановились и послали данного нам казака к уполномоченному узнать, где будет находиться перевязочный пункт. В болгарской избе мы напились чаю и закусили купленными у болгар яйцами и кукурузным хлебом, и тут же доктора купили несколько штук болгарских народных поясов.

Через час казак наш возвратился и повел нас на перевязочный пункт. Еще часа через два мы добрались до шоссейной Софийской дороги, где и увидали одного полкового врача, перевязывавшего нескольких раненых. Но тут было место небезопасное: над головами иногда посвистывали пули, а потому и приказано было устроить перевязочный пункт в деревне Чеканчево.

Когда мы прибыли в деревню, там у крайнего дома, на снегу, лежало уже несколько раненых и над ними работали врачи дивизионного лазарета; но у них был большой недостаток в медикаментах и перевязочных средствах. Живо развязаны были наши вьюки, достали из них перевязочные принадлежности, и наши доктора принялись за работу; а мне и казаку с фельдфебелем санитарной роты уполномоченный приказал приготовить для раненых помещения и пищу. Стоны, оханья и крики раненых, что называется, раздирали мне душу. Да и Петлин, обходя их со мною, сказал:

— Вот, Свешников, здесь, наверное, вы совсем не то ощущаете, что там, в лазарете. Вот здесь-то именно и нужна скорая помощь и хорошие работники.

Раненых беспрестанно приносили, и несмотря на то, что рабочих рук было много, многие оставались без перевязки, и потому работа затянулась далеко за полночь. А между тем мы уже знали, что Ташкисен взят и турки бежали, оставив в наших руках немало добычи.

При дивизионном лазарете находились котлы для пищи и громадный самовар. Чтобы накормить раненых, откомандировали нашего казака и несколько солдат санитарной роты достать рису и мяса. Через час они возвратились и пригнали двух быков, а за ними шли болгары и плакали. Петлин приказал мне отдать братушкам по шести полуимпериалов за штуку; но они не хотели брать и этих денег, уверяя, что быки им самим стоят по десяти червонцев. Впрочем, тут торговаться было не время — таково было положение, а больных кормить нужно.

Поздно вечером раненые были накормлены (конечно, многие не ели), напоены чаем и размещены: кто по избам, а кто по сараям, и в каждом помещении оставлено по служителю. Ночью я еще раз обходил раненых. Одни из них метались, другие просили помощи, третьи пить, а иные и совсем уже богу душу отдали и лежали поперек своих живых товарищей. Сами мы отдыхали в эту ночь у костра и питались кексом и чаем.

Рано утром Петлин послал меня с товарищем обойти помещения раненых и проверить, сколько их всех и сколько из них умерло. Во время этого обхода нас встретил полковник, командир какого-то армейского полка, человек уже пожилой, с черной бородой с проседью, и, обратясь к нам, спросил:

— Господа, я вижу, вы к Красному Кресту принадлежите?

— Да, — отвечали мы.

— Так позвольте вас спросить, не имеете ли вы хоть куска хлеба или сухарей, то дайте, пожалуйста, я два дня почти ничего не ел; а вот сейчас нужно опять идти на позицию, так и опять негде будет достать хлеба.

— При нас, полковник, ничего нет, — отвечали мы, — а вы идите на край деревни, там у костра увидите Красный Крест, и кого бы вы там ни встретили — докторов или студентов, все равно, без церемонии спросите, и вы непременно там напьетесь чаю и закусите.

Полковник поблагодарил нас, и на глазах его навернулись слезы.