Изменить размер шрифта - +

     Увы, несколькими строками  ниже граф вдруг возобновляет связь  со своим
веком  "великих  научных открытий",  чтобы заявить:  "...я  должен  изменить
совершенно свою точку наблюдения и  изучать законы движения пара, колокола и
ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны".
     В общем,  в результате этих отрешенных и нерешенных (как он  считает --
пока!) задач Толстой приходит к мысли,  что "для изучения законов истории мы
должны  изменить  совершенно  предмет  наблюдения, оставить в  покое  царей,
министров  и генералов,  а  изучать  однородные, бесконечно малые  элементы,
которые руководят массами".
     Почти марксизм. Ленин, очевидно, и  эту  жажду познаний  имел  в  виду,
присуждая графу  новый  титул  "зеркала русской  революции". Вождь, впрочем,
должен  был  знать, что  с Толстым всегда не все  так просто,  что не только
отражением  "суммы  людских   произволов"   занимался,  но  и  свой  немалый
"произвол" добавлял в эту  сумму: а прежде всего полагал,  что движение этих
бесконечных  сослагательных  направляется  Сверху,   то   есть  не  теориями
задвинутых экономистов или антропологов, а Провидением.
     Но  вот  бывает  же  все-таки,  что  некоторые   теоретики  и  практики
выделяются из "суммы произволов" и посылают миллионы на смерть и миллиарды в
рабство, стало  быть, произвол произволу рознь и нам при всем желании трудно
прилепиться  к  роевой  картине,  какой  бы  впечатляющей  она  не  была,  и
отвергнуть роль личности в истории.
     Все  эти  размышления на  толстовские темы,  как  бы являющиеся  полным
подтверждением нашего эпиграфа, понадобились нам  для того, чтобы  подойти к
началу сороковых годов и глянуть сквозь магический кристалл в очередную даль
все того же,  единственного мирового "свободного  романа",  одной  из частей
коего мы хотели  бы  видеть  и наше  повествование,  и  там обозреть  феерию
"человеческих произволов", известную в истории под  названием Вторая мировая
война.

ГЛАВА 1

ВЫ СЛЫШИТЕ, ГРОХОЧУТ САПОГИ

     Колонна  новобранцев,  несколько  сот   московских   юнцов,   вразнобой
двигалась  по  ночной Метростроевской  улице  (бывшей Остроженке)  в сторону
Хамовнических казарм. Несмотря на приказ "в строю не курить", то тут, то там
в  темной массе  людей  занимались  крошечные зарева, освещая  губы, кончики
носов и ладони. Вчерашним  школярам не впервой было дымить втихаря, в кулак.
Они и шли-то из школы, что в Ситцевом Вражке, где был сборный пункт, то есть
из  привычной обстановки.  Шуршали  штатские штиблеты,  мелькали  и шикарные
белые  туфли,  еще вчера  натиравшиеся зубным  порошком  "Прибой",  бесшумно
пролетали матерчатые тапочки.
     Куда  направлялся  марш,  не  было сказано,  однако  все уже  знали:  в
Хамовнические  казармы  на санобработку,  медосмотр  и распределение.
Быстрый переход