— Нет, — ответил глава Совета. — Не сказал.

— Значит, вы отдаете приказ?

Помолчав, старик кивнул.

3

— Что с тобой? — спросила Киян.

Она уже переоделась в шелковую сорочку, в которой обычно спала, и собрала волосы в пучок на затылке. Только сейчас Ота обратил внимание, что солнце давно уже село. Он опустился на кровать рядом с женой и поморщился от ломоты в спине и коленях.

— Весь день провел сидя. Вроде ничего не делал, а тело ноет, будто ящики таскал.

Киян положила руку ему на спину и стала массировать позвоночник сквозь халат из тончайшей шерсти.

— Во-первых, ты уже тридцать лет как не таскаешь ящики.

— Двадцать пять, — поправил он, чуть откидываясь назад. — В этом году будет двадцать шесть.

— Во-вторых, ты не бездельничал. По-моему, ты сегодня встал до рассвета.

Ота обвел взглядом спальню — серебряную вязь на сводчатом потолке, пол и стены, инкрустированные костью и деревом, роскошную золотую сетку над постелью, ровный и тусклый огонек лампы. Восточная стена комнаты была из розового, тонкого, как яичная скорлупа, гранита, который светился, когда сквозь него проникали солнечные лучи. Ота уже забыл, когда видел этот свет в последний раз. Может, прошлым летом, когда ночи были коротки. Он закрыл глаза и лег, утонул в мягкой перине. Запахло смятыми лепестками роз. Киян придвинулась ближе, и он почувствовал знакомое тепло и тяжесть ее тела. Она поцеловала его в висок.

— Посланник наконец-то собрался в дорогу. Дай-кво его отозвал, — сказал Ота. — Это хорошо. Правда, одним богам известно, что его так задержало. Синдзя, наверное, уже на полпути к Западным землям.

— Что задержало? Работа Маати — вот что. Он же не выходил из библиотеки в последний месяц. Эя мне все докладывала.

— Ну, значит, известно богам и Эе.

— Я за нее волнуюсь. Кажется, она из-за чего-то переживает. Поговоришь с ней?

В сердце Оты вспыхнул ужас, потом негодование. Он так устал сегодня, и все-таки даже в спальне, словно хищник, поджидало еще одно затруднение, еще одно дело, которое нужно было решить. Эти чувства, должно быть, как-то выразились в его позе, потому что Киян вздохнула и отстранилась чуть-чуть.

— Ну вот, взвалила на тебя новую заботу.

— Не в этом дело. Просто беседовать с ней нет нужды.

— Понятно. В ее возрасте ты жил на улицах летних городов, таскал жареных голубей у огнедержцев и ночевал, где придется. И ничего с тобой не случилось.

— Я что, уже рассказывал?

— Раз или два, — ответила она, посмеиваясь. — Однако Эя стала как чужая. Ее что-то тревожит, а что — она не говорит. Может быть, она не доверяет мне?

— Если уж она тебе не доверяет, почему ты думаешь, что мне она все откроет?

Киян пожала плечами. Ота повернулся к ней. В глазах любимой поблескивали слезы, но лицо у нее было не печальное, скорее озадаченное. Он провел кончиками пальцев по ее щеке, а она задумчиво поцеловала его в ладонь.

— Не знаю. Потому что ты ее отец, а я — всего лишь мать? Я просто надеюсь — а вдруг. Дело в том, что она взрослеет. Уж я-то вижу, что к чему. Помню, когда я была в ее возрасте, отец взвалил на меня половину хозяйства. По крайней мере, я так думала. Я вставала раньше постояльцев, готовила ячменную похлебку, колбаски. Днем убирала комнаты. Правда, по вечерам отец и Старый Мани сами все делали.

Конечно, вина они хотели продать побольше, но отец и мысли не допускал, чтобы я крутилась между пьяных путешественников.