За пределами кухни и тростниковых полей лежал мир возможностей, которые я измерить не могла, но о которых мечтала. Огонь, пожирающий тростник, внушал благоговение перед своей алчностью. Огонь был прекрасен в своей ненасытности, неутолимом голоде. Я смотрела на него, его жар дрожал на моей коже, и я знала: мы с ним похожи. Мы не готовы довольствоваться тем, что нам дают.

Побег

Любовь моя, помнишь ли ты,

Как ты говорила: «Надо бежать»?

Неразлучны мы были и так чисты,

Будущее брезжило перед нами.

Мы разработали план и сбежали,

Мы сожгли за собой мосты.

А потом – потом ты сказала,

Что меня больше не любишь ты.

Но я не могу сойти с ума,

Ведь пора платить по счетам.

Кто одежду стирает? Моя любовь.

Кто обед приготовит? Моя любовь.

Кто ступени метет нам? Моя любовь.

Детей наших спать уложит она,

Моя любовь, что не знает дна,

Отдыха не знает.

Мы разработали план и сбежали,

Мы сожгли за собой мосты.

А потом – потом ты сказала,

Что меня больше не любишь ты.

Разве не знаешь, querida,

Что другая любовь – это шторм,

Она не зажжет фонарей, my vida ,

И не согреет дом.

Моя любовь моет нам окна.

Моя любовь закрывает дверь.

Моя любовь вытирает посуду.

Моя любовь отскребает пол.

Но ты разработала план и сбежала,

Ты сожгла за собой мосты.

А потом – потом ты сказала,

Что меня никогда не любила ты.

* * *

Прежде чем стать Софией Салвадор и Дориш де Оливейрой, мы с Грасой крутили пластинки в Риашу Доси. Мы верили, что музыка появляется из альбомов волшебным образом. Позже, записывая собственные – уже долгоиграющие – пластинки, мы узнали правду: дорожки пластинок – это код, который считывает иголка проигрывателя, низкие звуки – это толстые бороздки на пластинке, высокие – тонкие. Игла, совершая тысячи колебаний в секунду, проезжая бугорки и бороздки, волшебным образом расшифровывает музыку.

Что есть звук? Всего лишь вибрации, переданные по воздуху. Бесконечный невидимый прилив, который бьется в наши барабанные перепонки всю нашу жизнь. Голова идет кругом, как подумаешь о какофонии вокруг нас. Тишины нет даже в материнской утробе – мы слышим шум крови, слышим стук материнского сердца, слышим, как урчит у нее в желудке. Мы слышим ее голос. Отраженный в жидкости, он доходит до нас и отдается в каждой нашей крошечной косточке.

Чтобы сохранить рассудок, мы учимся различать, какие звуки важны, а на какие не стоит обращать внимания. Мы запоминаем разницу между шепотом и криком, урчанием и ревом. У нас в голове накапливается обширный архив звуков, и вот мы слышим скрип шагов и знаем, по его глубине и тону, какой вес давит на дерево и кто поднимается по ступенькам, чтобы приветствовать нас. Вдох, тихое потрескивание бумаги – и нам хочется закурить. И по вздохам любовника, зная разницу между длинно высоким и коротко недовольным, мы понимаем, удовлетворен он или нет. Вот видите? Звук – это не просто звук. Звук – это память.

У меня долгоиграющая память, но, как у первого поколения долгоиграющих пластинок, у нее есть свои странности: слегка колеблются протяжные звуки, иногда прорывается деформация тона или глухой звук. А иногда – упреждающее эхо: музыка, еще не начав звучать, как будто отбрасывает тень. С памятью, по идее, такого быть не должно. Мы не можем помнить событий, которые случатся позже, гораздо позже, если вообще случатся. Никогда не знаешь наверняка, было упреждающее эхо реальным или воображаемым.

Вот вам одна история.