«Согласен возглавить командование вместе с тобой и Райгадой». Лу поставил подпись дважды. Между его автографами, как маленькая клякса, стоял выведенный блестящими чернилами знак, который мы все уважали: заглавная буква «К», заключенная в черный кружок. Я посмотрел на Лу: у него были узкие лоб и губы, миндалевидные глаза, впалые щеки и выдающаяся вперед мощная челюсть. Он серьезно смотрел на меня: возможно, думал, что ситуация требует от него быть миролюбивым.

На той же самой бумажке я ответил: «Вместе с Хавьером». Он прочитал, не меняя выражения лица, и утвердительно кивнул головой.

— Хавьер, — сказал я.

— Я знаю, — ответил он. — Хорошо. Мало ему не покажется.

Директору или Лу? Я спрашивал себя об этом, но меня отвлек свист, который был сигналом к выходу. Одновременно с ним над нашими головами поднялся крик, смешавшийся с шумом передвигаемых парт. Кто-то (может быть, Кордова?) свистел громко, словно нарочито.

— Слыхали? — сказал Райгада, становясь в ряд. — На Набережную.

— Какой шустрый! — воскликнул кто-то. — Все уже в курсе, даже Ферруфино.

Мы вышли через заднюю дверь на четверть часа позже Начальной школы. Остальные вышли раньше, и большинство учеников толпились маленькими группками в раздевалке. Спорили, шутили, толкались.

— Выходите, все до одного — сказал я.

— За мной, койоты! — горделиво прокричал Лу.

Его окружили двадцать ребят.

— На Набережную, — приказал он, — все на Набережную.

Взявшись за руки, в одну шеренгу, от одного тротуара до другого, мы, ученики пятого, замыкали строй, локтями заставляя поторапливаться менее прытких.

Легкий ветерок, которому не удавалось растрепать ни кроны рожковых деревьев, ни наши волосы, мел из стороны в сторону песок, который местами покрывал белую от жара поверхность Набережной. Напротив нас — Лу, Хавьера, Райгады и меня, стоящих спиной к балюстраде и бесконечным песчаникам, начинавшимся на противоположном берегу реки, — плотная толпа, вытянутая вдоль всего квартала, спокойная, хотя временами и раздаются пронзительные одиночные крики.

— Кто будет говорить? — спросил Хавьер.

— Я, — предложил Лу, готовясь вскочить на балюстраду.

— Нет, — сказал я. — Говори ты, Хавьер.

Лу сдержался и посмотрел на меня, но не разозлился.

— Ладно, — сказал он и добавил, пожимая плечами: — Дело ваше!

Хавьер забрался наверх. Одной рукой он держался за кривое сухое дерево, а другой обхватил меня за шею. Между его ногами, по которым пробегала легкая дрожь, исчезая по мере того, как его голос становился уверенным и убедительным, я видел высохшее раскаленное русло реки и думал о Лу и койотах. Ему было достаточно только секунды, чтобы занять первое место; и у него была власть, и им восхищались, им, желтоватой мышкой, которая меньше полугода назад умоляла меня принять его в банду. Ничтожно маленькая неосторожность — и вот уже в лунном свете кровь обильно струится по моему лицу и шее, по рукам и ногам, обездвиженным, неспособным дать отпор его кулакам.

— Я победил тебя, — говорит он, тяжело дыша. — Теперь командир я. Так и запомни.

Ни одна из теней, вытянутых в круге влажного песка, не пошевелилась. Только жабы и сверчки отвечали Лу, оскорблявшему меня. Все еще распростертый на горячем песке, я догадался крикнуть:

— Я ухожу из банды. Я соберу другую, гораздо лучше.

Но и я, и Лу, и койоты, которые продолжали прятаться в тени, знали, что это не так.

— Я тоже ухожу, — сказал Хавьер.