В зеркале туалетного стола она заметила собственное отражение. Ее лицо было испещрено полосами крови и черными пятнами.

– Оператор слушает, – сказал женский голос.

– Пожар! Элмвуд‑Милл. Пожар! Пожалуйста, приезжайте поскорее.

– Соединяю вас с пожарной бригадой.

Перед глазами у нее все расплывалось. Непонятная фигура показалась в двери за ее спиной, принеся с собой запах дыма, прогоревшего дерева, прогоревшей соломы. И обуглившейся плоти. Она видела глаза, только глаза, как бы недогоревшие, смотревшие из почерневшей кожи.

Послышался звон. Взорвалось паутинообразными трещинками зеркало. Большой зазубренный осколок упал к ее ногам.

Она закричала.

– Оставайтесь с этим, Чарли, – сказал чей‑то голос, неясный, слабый. – Попытайтесь остаться с этим.

Она повернулась. Держа в руках, с которых капала кровь, винтовку, женщина тщетно пыталась открыть затвор. Обрывки ее сожженных волос напоминали щетину. Черное лицо покрылось пузырями, блузка прилипала тлеющими пятнами к почерневшей плоти. Завывание, подобное звуку сирены, вырывалось из ее рта.

Опустив телефонную трубку, она отступила. Раскачиваясь и едва удерживаясь на ногах, женщина делала отчаянные усилия. В открывшемся затворе звякнула пуля и с глухим стуком упала на пол.

Она шарила по туалетному столику за спиной, ища, чем себя защитить, сшибая на пол щетку для волос, опрокидывая ту бутылочку с «духами». Заметив у ног осколок стекла, она подняла его и бросилась вперед, налетая на винтовку и валясь с ног вместе с женщиной.

Пальцы женщины вдавились ей в глаза, на секунду ослепив. Женщина была сильнее, чем она предполагала, и казалось, она получала новую силу, раздирая ее ногтями, плюясь, прижимая свое покрытое отвратительными пятнами, обгоревшее лицо к ее лицу, и она ощущала мерзкое зловоние, как если бы оно шло из легких женщины. А та уже взобралась на нее, придавливая к полу, выкручивая осколок из руки.

Отчаянно отбиваясь, она видела красные глаза, способные свести с ума, видела яркий блеск осколка в обуглившейся руке женщины. Вот он быстро проскользнул вниз, и она ощутила мучительную боль где‑то глубоко у себя в паху.

– Ребенок! – закричала она. – Мой ребенок! Мой ребенок!

Снова вспышка. И этот яркий блеск.

– Не надо. Мой ребенок! Мой ребенок!

Обуглившаяся рука опустилась вниз. Боль была такой, как будто раскаленная докрасна кочерга расплавлялась, разливалась внутри ее живота, а теперь вот еще и извивалась там в разные стороны.

В черноте лица женщины появилась тоненькая полоска белого цвета.

Она улыбнулась.

И боль расплылась, а когда снова начала палить и жечь, она приподнялась и испустила такой вопль, который, как она успела подумать, должен был бы разорвать ее горло.

И тут она потеряла сознание.

31

В карете скорой помощи все тряслось и дребезжало. Оглушительный гул выхлопной трубы разносился по стальным стенам, мешая, вместе с просачивавшимся внутрь дымом, санитарам и полицейским, изо всех сил поддерживавшим в ней жизнь.

Бутылочки в металлических штативах бешено вибрировали, над ее головой раскачивался кожаный ремешок, каждый раз ударяясь о стойку с мягким чмоканьем, словно боксерская перчатка. Она скользила вперед, когда «скорая помощь» резко тормозила, потом ее бросало вверх, к борту, когда машина поворачивала, и покрышки завывали под ней, тоже испытывая, наверное, боль.

Четыре минуты. После того как умрет беременная женщина, у вас есть только четыре минуты, чтобы извлечь из нее младенца, прежде чем он тоже умрет. Именно об этом и думал санитар. Она понимала, что читает его мысли, и могла прочитать мысли всех, пока парила наверху, рядом с крышей кареты скорой помощи, поглядывая вниз, на свое тело, ну, в точности, как если бы наблюдала какую‑нибудь пьеску с театрального балкона.