Но Грегор уже не слышал ее. Он с каждым шагом все глубже погружался в прошлое. Генерал. Это слово отдавалось болью в его памяти о тех днях, когда он, совсем юный Грегор Грант, томился в сырых застенках тюремной крепости. Многие годы он держал болезненные воспоминания в темнице своего разума, но сейчас они вырвались на свободу…

– Как поживает наш юный Грегор Грант сегодня?

Грегор поднял голову. Заключенные в камере зашевелились, уступая дорогу генералу, некоторые уважительно, а кто-то злобно ворча себе под нос. Генерал был здесь нередким гостем: принимая живое участие в судьбах узников, он разговаривал с ними, помогал передавать весточки домой родственникам и любимым. Грегор считал, что он делает хорошее дело, хотя многие относились к нему с презрением за то, что в восстании 1715 года он сражался на стороне английской короны.

Уже тогда Грегор понимал, что генерал был хорошим и честным человеком, гораздо лучше многих якобитов, которых в цепях привозили в тюрьму после битвы у Престона. Да, генерал воевал по другую сторону баррикад, но он сражался против их идеалов, не одобрял их политических убеждений, но к самим людям относился по-человечески.

Генерал проникся особой симпатией к Грегору. На его отношение к юноше во многом повлиял тот факт, что отец мальчика, заключенный в тюрьму вместе с сыном, не выдержал тяжелых условий и вскоре умер от апоплексического удара. Он скончался на руках у сына: парализованный, лишенный способности говорить, этот когда-то сильный человек лишь безумно таращился, не узнавая никого вокруг. Грегор долго не мог прийти в себя от горя, и генерал начал очень тактично и мягко опекать юношу.

– Вы поиграете со мной в шахматы сегодня вечером, юный Грегор? – Генерал стоял перед ним, слегка раскачиваясь на носках, на маленьком пятачке, который освободили для него в тесной камере несчастные узники, согнувшись в три погибели и прижавшись к сырым стенам. Он, улыбаясь, смотрел на изнуренное, грязное лицо юноши, как будто вокруг не было всего этого кошмара.

Грегор знал, что у него были вши, как и у всех остальных в камере. Генерал неоднократно обращал внимание властей на жестокие условия содержания заключенных, он жаловался коменданту, даже писал в парламент. Но никому не было никакого дела. Ведь это были якобиты, преступные бунтари, и большинство людей считали, что они заслужили такую участь. Вынужденный постоянно находиться в тесной камере с двадцатью другими мужчинами, Грегор с радостью ждал визитов генерала. Уйти от кошмара реальности он мог только в своих мечтах и часто мысленно переносился в Глен-Дуи. Воспоминания о родном доме были яркими и живыми. Они помогали ему выжить.

– Благодарю вас, сэр, я буду рад сыграть с вами, – сказал он очень вежливо, но без особого восторга. Ему не нравилось быть на особом положении, он чувствовал неловкость перед остальными заключенными, но не мог и не хотел отказываться от шахматных вечеров с генералом только потому, что кому-то это не нравилось.

– Не забывай, кто он и на чьей стороне! Он же друг этого немца Джорджа, который называет себя нашим королем, вот он кто, Грегор. Плюнь ему в лицо, парень!

– Это точно, он прихвостень немца Джорджа.

– А может, он любит мальчиков, гм? Он, наверное, так и норовит тебя чмокнуть, а, парнишка?

Они все отпускали грязные шуточки, но хуже всех был Макилври. Он был ожесточенным и злым, к тому же явно не в своем уме из-за трагедии с его женой и сыном, с которыми жестоко расправились, после того как разбитой армии якобитов пришлось отступить на север.

Эти разговоры доводили Грегора до бешенства, но он не позволял втянуть себя в драку, всем своим видом показывая, что глупые споры и грязные шутки не трогают его.