Все мысли и все ее усилия были с Алексом, который поправлялся крайне медленно. То ли от шока, то ли от потери крови — Джинни точно не могла сказать, — но жар не спадал, а кожа вокруг раны была горячей, красной и распухшей. Следующие несколько дней и ночей она покидала его только затем, чтобы приготовить лекарства и компрессы. Когда ее одолевала усталость, на смену ей приходил Джед. В своей тревоге она почти забыла о Гилле Кортни, запертом в комнате напротив, оставив его целиком на попечении Джеда.

Однажды вечером, когда она сидела на подоконнике в комнате Алекса, наблюдая за ним, пока он беспокойно метался на постели, в комнату вошел Джед, тихо прикрыв за собой дверь.

— Спрашивает много чего неловкого, да? — сказал солдат, кивая головой в сторону коридора. — Трудно не отвечать, госпожа.

— Да, — сказала Джинни, прикусив губу. — Я не хочу поставить тебя в неловкое положение, Джед, но нельзя, чтобы ему стало известно имя генерала. Гилл Кортни и так почти все узнает, если это уже не случилось, и мне придется смириться с последствиями, но он не должен узнать имя. — Она вздохнула. — Какое неприятное положение, Джед. Я не знаю, что делать, и не могу принять решения до тех пор, пока не буду полностью уверена, что Алекс начал поправляться. Ну как же я смогу его когда-нибудь покинуть? — Она посмотрела на Джеда глазами, полными боли, но он не знал, что ответить, чем утешить ее. Джинни подошла к постели убрать волосы с горячечного лба Алекса. Зеленовато-карие глаза на какое-то мгновение открылись, и она было подумала, что он узнал ее, но напрасно; в отчаянии она отошла и направилась в комнату мужа.

Гилл, прихрамывая, расхаживал по комнате, нахмурившись от нетерпения и раздражения.

— Черт возьми, где ты была? — взорвался он при виде Джинни. — Я не видел никого, кроме этого солдата с кислой рожей, который ведет себя, как тюремщик, и даже не говорит мне, который час.

— Джед не привык болтать, — сказала Джинни. — Но ты должен быть благодарен ему за уход. Он хорошо заботился о тебе.

— А почему же за мной не ухаживает моя жена? С кем ты проводишь дни и ночи?

— Здесь есть и другие раненые, — попыталась урезонить его Джинни, — и у некоторых ранение тяжелее, чем у тебя.

— Но ни у кого нет такого права на твое внимание, как у меня, твоего мужа, — заявил он, и лицо его напряглось от подозрений. — Или я ошибаюсь? — Его пальцы больно впились ей в плечо. Джинни сморщилась, пытаясь отвернуться от светлых глаз, испепелявших ее гневным недоверием. — Почему это подопечная парламента таскается за армией по всей стране, мадам? Не скажете ли?

— Я ничего не скажу тебе, Гилл, — ответила она, наконец, приняв решение. — Ты можешь делать какие угодно выводы; больше ты от меня ничего не услышишь. Тебя считали мертвым; во время такого хаоса рухнули все нравственные нормы и устои. Достаточно уже того, что я здесь и спасла твою жизнь. Если ты хочешь вернуться в Дорсет и считать свою жену мертвой, я не буду пытаться отговорить тебя.

— Чьей шлюхой ты была? — Он буквально выплюнул этот вопрос. — Или ты доступна любому — если, конечно, он борется за дело предателей? — Он угрожающе поднял руку.

Джинни посмотрела ему прямо в глаза, не испытывая страха; сейчас она чувствовала только отвращение и презрение.

— Ничьей, — ответила она. — Но если тебе не хочется верить в это, разубеждать не стану. Через день-два ты достаточно окрепнешь, чтобы уехать отсюда. Никто не станет тебя задерживать.