Хотя, возможно, вообще перестаешь быть человеком, когда боль так велика и ничего не можешь сделать, только кричишь, пока не наступит вечный мрак.
А я привык думать, что война чарующа. Голод, жажда, измождение, ужас, увечья, смерть и вечное однообразие, тоска, гнетущая тебя бесконечно… Нет, с меня хватит. После войны я займусь бизнесом. Экономическая интеграция, когда рухнет созданная боссменами система. Да, тут возникнет множество способов проявить себя, но проявить достойно, а не с оружием в руках… Даньелиз сознавал, что повторяет мысли многомесячной давности. А впрочем, о чем еще он мог думать?
По пути ему попалась большая палатка, в которой допрашивали пленных. Несколько рядовых ввели туда какого-то человека. Он был светловолос, крепок и угрюм. На нем были сержантские нашивки и униформа со значком охраны Эчверри, боссмена этой части прибрежных гор. В мирное время, верно, лесоруб, — заключил Даньелиз по его виду, — солдат из ополчения, созданного для защиты интересов Эчверри, плененный во вчерашнем бою.
По внезапному побуждению Даньелиз последовал за ними. В палатке круглолицый капитан Ламберт за переносным столом кончил предварительные записи и поднял глаза.
— О! — Он приподнялся. — Да, сэр?
— Сидите, — сказал Даньелиз. — Просто захотел послушать.
— Ну, постараюсь показать вам хороший спектакль. — Ламберт уселся поудобнее и взглянул на пленного, стоявшего между конвоирами, опустив плечи и широко расставив ноги. — Теперь, сержант, мы хотим кое-что выяснить.
— Я не должен говорить ничего, кроме моего имени, звания и места жительства, — рявкнул пленный. — Эти сведения у вас уже имеются.
— Гм, спорное заявление. Вы не иностранный солдат, вы мятежник, воюющий против правительства собственной страны.
— Черта с два! Я человек Эчверри.
— Ну и что?
— Значит, мой судья тот, кого назовет Эчверри. Он говорит, наш судья — Бродский. Это вы мятежники.
— Закон изменился.
— Ваш мерзкий Фаллон не вправе менять законы. Тем более часть Конституции. Я не простак, капитан. Я ходил в школу. И наш начальник ежегодно читает нам Конституцию.
— Времена изменились с тех пор, как она была написана. — Тон Ламберта стал резче. — Но я не намерен спорить с вами. Сколько в вашем отряде людей с ружьями и сколько лучников?
Молчание.
— Мы можем облегчить вам задачу, — сказал Ламберт. — Я не требую от вас показаний, которые сделали бы вас изменником. Все, что я хочу, — чтобы вы подтвердили имеющуюся у меня информацию.
Пленный сердито покачал головой.
Ламберт сделал жест. Один из солдат немного вывернул руку пленного.
— Эчверри никогда не поступил бы со мной так, — произнес тот побелевшими губами.
— Конечно, нет, — сказал Ламберт. — Ведь ты его человек.
— Хотите сказать, я не просто номер в каком-то там списке во Фриско? Все верно, я человек моего боссмена.
Ламберт снова подал знак. Солдат сильнее крутанул руку пленного.
— Хватит! — гаркнул Даньелиз. — Прекратите это!
Солдат, явно удивленный, подчинился. Пленный всхлипнул.
— Вы меня поражаете, капитан Ламберт, — сказал Даньелиз. Он чувствовал, что краснеет. — Если это ваша обычная практика, дело дойдет до военного суда.
— Нет, сэр, — нерешительно произнес Ламберт. — Честно. Только… они молчат. Ну, некоторые из них. Что я должен делать?
— Соблюдать правила ведения войны. |