Изменить размер шрифта - +
Через некоторое время вся эта масса утвердилась на своих ногах. Прошла пара часов. Питерсон отложил горелку, снял щиток. Подошел к холодильнику и обнаружил в нем сэндвич, оставленный дружелюбным старьевщиком. Сделан сэндвич был торопливо и без вдохновения: тонкий ломтик ветчины между парой ломтиков хлеба. Тем не менее Питерсон слопал его с благодарностью. Постоял, посмотрел на свою работу, время от времени переходя с места на место, чтобы взглянуть под другим углом. Тут дверь в студию распахнулась, и вбежал Президент, волоча за собой шестнадцатифунтовую кувалду. Первый удар расколол основной шов «Праздничных поздравлений», две половинки расстались, точно влюбленные, – еще миг держались друг за дружку, а затем ринулись в разные стороны. Двенадцать агентов Тайной службы скрутили Питерсона парализующей комбинацией своих тайных захватов. А он хорошо выглядит, подумал Питерсон, очень хорошо, здоровый, зрелый, подтянутый, надежный. Мне нравится его костюм. Второй и третий удары Президента раскололи радиатор «эссекса» и радиатор «шевроле». После чего он накинулся на горелку, гипсовые слепки на верстаке, отливку Родена и палочного человека Джакометти, которых Питерсон купил в Париже.

– Но мистер Президент/ – закричал Питерсон. – Я думал, мы друзья!

Тайный агент укусил его в затылок. Тут Президент вознес кувалду повыше, повернулся к Питерсону и сказал:

– У тебя больная печень? Это хороший знак. Прогресс налицо. Ты начинаешь мыслить.

– Я вообще-то думаю, что этот парень в Белом доме чертовски хорошо делает свою работу.

Цирюльник Питерсона, человек по фамилии Камбуз, народный аналитик и автор четырех книг, озаглавленных «Решение быть», был единственной персоной на свете, которой Питерсон решился доверить свое былое ощущение сродства с Президентом.

– Что же касается его отношений с тобой лично, – продолжал цирюльник, – то они, в сущности своей, – что-то вроде отношений Я-Ты, если ты меня понимаешь. И ты должен рулить ими с полным осознанием последствий. В конце концов, человек переживает только самого себя, говорил Ницше. Когда ты сердишься на Президента, ты переживаешь лишь себя-в-ярости-на-Президента. А когда между вами все о'кей, ты переживаешь себя-в-гармонии-с-Президентом. Классно и здорово. Но, – сказал Камбуз, намыливая, – ты хочешь, чтобы отношения между вами были таковы, что ты переживал бы Президента-в-гармонии-с-тобой. Тебе хочется его реальности, въехал? Чтобы ты смог вырваться из ада солипсизма. Снять чуточку с боков?

– Все знают язык, кроме меня, – раздраженно вымолвил Питерсон.

– Послушай, – сказал Камбуз, – когда ты говоришь обо мне с кем-то другим, ты ведь говоришь «мой цирюльник», правда? Еще б не говорил. Точно так же я смотрю на тебя как на «моего клиента», въехал? Но ты сам же не считаешь себя «моим» клиентом, а я не считаю себя «твоим» цирюльником. О, ад еще тот. – Бритва выкидным ножом полоснула по затылку Питерсона. – Как сказал Паскаль: «Естественное несчастье нашего смертного и хилого состояния так убого, что, когда мы рассматриваем его пристально, утешить нас не способно ничто».

Бритва ракетой просвистела возле уха.

– Слушай, – сказал Питерсон, – а что ты думаешь об этой телепередаче, называется «Кто я?»? Видел когда-нибудь?

– Честно говоря, – ответил цирюльник, – отдает она библиотекой. Но они тех людей обрабатывают будь здоров, точно тебе говорю.

– В каком смысле? – возбужденно спросил Питерсон. – Чем обрабатывают?

Простыню сдернули и встряхнули с резким хлопком.

– Об этом даже говорить – ужас, – сказал Камбуз.

Быстрый переход