Она молчала. Немного спустя он сказал:

— Теперь нам действительно пора.

Но она не хотела уходить прямо сейчас. Так много нужно было сказать.

— Я правда люблю тебя, Эдвард. — Это было самое важное. — И, наверно, всегда любила. — Так чудесно, что можно наконец произнести эти слова, что нет больше необходимости стесняться и таиться. — Словно все мечты вдруг сбылись. Не могу себе представить, что можно любить кого-то, кроме тебя.

— Но ты будешь.

— Да нет же! Ты не понимаешь, это невозможно.

— Нет, ты еще будешь любить других, — повторил Эдвард. Он говорил очень мягко и добродушно. — Теперь ты взрослая. Уже не девочка, даже не девушка. Восемнадцать лет. У тебя вся жизнь впереди. Это только начало.

— Я знаю. Начало нашей любви, начало жизни с тобой. Он покачал головой:

— Нет, не со мной…

Какое-то недоразумение.

— Но…

— Подожди, послушай. То, что я сейчас говорю, вовсе не значит, что я не питаю к тебе глубоких чувств. Привязанности. Заботливости. Нежности. Всего этого. Стоящего за всеми этими хорошими словами. Всех прекрасных чувств. Но все это принадлежит настоящему. Этому моменту, этому дню. То есть это не что-то в буквальном смысле однодневное, но, разумеется, и не вечное.

Потрясенная, она слушала и не могла поверить. Он не понимает, что говорит, он не может так говорить. Джудит чувствовала, как согревающая уверенность в том, что она любима превыше всего и навсегда, медленно отливает от сердца, словно вода, убегающая сквозь решето. Неужели возможно, чтобы он не чувствовал того же, что чувствует она? Как он не может понять того, что так ясно для нее, ясно как белый день? Они — пара, они принадлежат друг другу.

И вот теперь…

Вынести такое было выше ее сил. Она лихорадочно пыталась обнаружить брешь в его аргументах, подыскать какое-то объяснение и оправдание его предательству.

— Я знаю, в чем дело. Это все война. Когда начнется война, тебя призовут на службу в ВВС, тебя могут убить, и ты не хочешь, чтобы я осталась одна…

Он прервал ее:

— Война тут ни при чем. Будет война или не будет войны, передо мной целая жизнь, и пройдут годы, прежде чем я свяжу свою жизнь с одним определенным человеком. Остепенюсь, заведу детей, унаследую от отца Нанчерроу. Мне всего лишь двадцать один год. Я не могу принимать сейчас решений на всю предстоящую жизнь. Может быть, когда-нибудь я женюсь, но никак не раньше тридцати пяти, а к тому времени ты уже будешь идти своей собственной дорогой, делать свой выбор, найдешь свое счастье.

Он ободряюще улыбнулся ей.

— Сингапур, ты ведь едешь в Сингапур! Может статься, выйдешь замуж за какого-нибудь несметно богатого владельца чайных плантаций и будешь жить в невообразимой роскоши, у твоих ног будут все сокровища Востока, и почтительные слуги будут предупреждать каждое твое желание.

Он был похож на взрослого, который сюсюкает над разобиженным младенцем, стараясь улестить его заманчивыми обещаниями.

— Ты только подумай о путешествии, которое тебя ждет. Бьюсь об заклад, не успеешь ты добраться до Суэцкого канала, как по крайней мере две дюжины мужчин предложат тебе руку и сердце…

Он несет какую-то ахинею. Она не вытерпела и оборвала его:

— Не надо так шутить, Эдвард, это абсолютно не смешно. Он криво улыбнулся.

— Да, пожалуй, ты права.