Переживший сильное нравственное потрясение бизнесмен категорически отстранился от финансовой сферы. Под давлением общественности Пальцев возглавил благотворительный фонд "Культура и гуманизм", а полюбившееся москвичам название "Муза" унаследовал элитарный клуб работников искусства.

Понятно, что ностальгия по пыльным и нищим улочкам московского центра Пальцева не мучила. Он предпочитал солнечные острова в теплом море, благовонную кипарисовую тень над столиками южных ресторанов, европейский комфорт, смуглых темпераментных женщин и азартные игры. Правда, увлекался всем этим, не переходя черту разумного и превыше всего ценил грандиозное шоу под названием "Жизнь".

Проведя утром собрание работников искусств, Альберт вместе с ближайшим своим соратником отцом Савватием удалился на "Патриаршие" для встречи с одним из членов общества "прогрессистов" – Рамзесом Свеклотаровым.

После сентябрьской встречи в особняке Пальцева Рамзес проявлял обеспокоенность и, наконец, потребовал личной встречи с главой тайного союза.

На встречу Свеклотаров прибыл, естественно, под охраной тесно льнущего амбала и войдя в холл клуба, похожий на сцену из спектакля по пьесе Арбузова, внимательно огляделся. Его окружали стены высотой в два этажа, изображавшие московский дворик и часть бульвара. Над входом в искусно изображенную Парикмахерскую висел плакат: "Вша – враг социализма". Выше был виден балкончик с цветочными горшками и гирляндой белья на веревке памятным ассортиментом панталон, кальсон, маек. Посреди дворика в тени бутафорских лип за грубо сбитым столом на стульях эпохи коммунальных кухонь расположились с кружками пива элегантно одетый Пальцев и вовсе несовместимый с окружением своим культовым обликом отец Савватий. Откуда -то из окон доносился голос Утесова, удивлявшегося задорной скороговоркой: "Ах, что же это движется там по реке?…" Общепитовский фаянсовый супник с румяными раками и зеленью источал влекущий знатока аромат, удачно соответствуя обстановке. Голые доски дубового стола густо присыпала хрупкая шелуха, а золотящееся в кружках пиво тонко вписывалось в заданную цветовую гамму.

– Уютно устроились, – зло прокомментировал мизансцену Рамзес, но к столу не приблизился. Пальцев устремился навстречу гостью, дабы сообщить о полной непроницаемости помещения для посторонних лиц и убедить в безопасности его визита. Выслушав заверения хозяина, Рамзес пошел на компромисс. Амбал был отослан на бутафорский балкончик, где замер, скрываясь между голубыми панталонами, ситцевыми бюстгальтерами и майками с эмблемой общества "Спартак". Сам же затравленный сионистами лидер национал–патриотов занял место за столом поближе к стене дома, прикрываясь с тыла своим охранником. Рамзес считал себя крутым малым, ходящим по лезвию ножа, и полагал, что всякое расставание с заслоном в виде восьмипудового тела бывшего многоборца – рискованная игра со смертью.

– Техника безопасности переговоров в моем уютном уголке, смею заверить, на высоте. Можете изъясняться без обиняков, Рамзес, – Пальцев лично сходил к бару и доставил к столу ящик германского пива. – Федул – мой ближайший товарищ и доверенное лицо. Мы готовы внимательно выслушать вас. Альберт Владленович сделал характерный взмах головой и пробежал пятерней по темному чубчику, торчащему перед лаковой плешью, подобно кустарнику, окружающему каток. Своеобразие прически было единственным уязвимым местом во внешности Пальцева. К остальному придраться было трудно, особенно женщинам, ценящим в мужчинах барственную основательность и наличие хорошего портного. Даже в "арбатском дворике" своего саун–клуба Альберт Владленович выглядел так, будто собрался давать интервью на ТВ въедливому журналисту.

– Перехожу к делу без всяких реверансов, – сунув руки в карманы черной кожаной куртки, Рамзес раскачивался на ножках стула, как хулиганистый школьник.