– Это мы пропустим. Так почему я снова ошибся? Ошибся в самой сути?

– Потому что Матарезе никогда не набирали в свои ряды головорезов; по иерархической лестнице поднимались не за количество «мокрых дел». О, разумеется, если им приказывали, они убивали. Но никаких кровавых расправ и пальбы на улицах; как правило, и никаких трупов. Если же совет Матарезе, а был и такой, принимал решение осуществить показную жестокость, для этой цели специально нанимались громилы, причем проследить, кто именно сделал заказ, оказывалось невозможно. Но своих членов для такого рода работы Матарезе никогда не использовали. Они были руководителями.

– Они были алчными ублюдками, присосавшимися к дикому вепрю.

– Точно подмечено, – усмехнулся Скофилд, потягивая бренди. – Это была элита, Камерон, которая стояла высоко над обычными людьми. По большому счету, это были лучшие из выпусников университетов как по эту сторону Атлантики, так и Европы, самые светлые умы промышленности и финансов. Эти люди давным-давно сами для себя решили добиться небывалых успехов в жизни, и Матарезе должны были стать кратчайшей дорогой, ведущей к этой цели. Однако, попав в организацию, они оказались на крючке, и кратчайшая дорога превратилась для них в мир, из которого они больше не могли вырваться.

– А как же насчет чувства ответственности? Понятий добра и зла? Вы хотите сказать, что эта армия лучших и умнейших была начисто лишена морали?

– Не сомневаюсь, мистер Прайс… извини, Камерон, среди Матарезе встречались те, кто не до конца растерял моральные принципы, – заговорила Антония Скофилд. Скользнув под белой аркой, она вышла на веранду, освещенную свечами. – И также не сомневаюсь, что, если они осмеливались высказать вслух свои суждения, их самих и их родственников ждала страшная участь… в основном они становились жертвами несчастных случаев.

– Какая дикость!

– Так действовали возрожденные Матарезе, – добавил Брэндон. – Мораль сменило отсутствие выбора. Понимаешь, все приходило последовательно, и прежде чем человек успевал сообразить, что к чему, оказывалось, что обратного пути уже нет. Эти люди жили совершенно особой, ни на что не похожей жизнью, при этом внешне все выглядело нормально: семья, дети, хороший вкус. Кам, ты получил общее представление, что к чему?

– Настолько отчетливое, что становится страшно… Мне кое-что известно – очень немногое – о том, как вы с Василием Талейниковым объединились в борьбе против Матарезе, однако ваш отчет о случившемся был не слишком подробным. Не желаете немного просветить меня?

– Разумеется, он все расскажет, – заговорила жена Скофилда. – Не так ли, дорогой?

– Ну вот, снова она за свое, – подхватил Скофилд, бросив на Антонию теплый взгляд. – Мой отчет был поверхностным, потому что в то время еще была в разгаре холодная война, и у нас в руководстве оставались клоуны, которые стремились во что бы то ни стало выставить Василия, нашего советского врага, с самой плохой стороны. Я же не желал принимать в этом участия.

– Василий сознательно пошел на смерть ради того, Камерон, чтобы мы остались в живых, – продолжала Антония, опускаясь в плетеное кресло рядом с мужем. – Он обрек себя на страшные мучения и бросился на врагов, дав нам возможность спастись. Если бы не его жертва, мы оба были бы расстреляны, убиты.

– Из заклятых врагов – в союзников, даже в друзей, готовых отдать друг за друга жизнь?

– Так далеко я бы все-таки не заходил, а я размышлял над этим долгие годы.