Оказалось, они с Учителем жили в пещере, выходящей на небольшую - ярдов тридцать в диаметре - площадку, круто обрывающуюся с трёх сторон. Под ней, на глубине доброй сотни футов, по склонам речной долины росли высокие и разлапистые голубые ели. На площадку, прижимающуюся к отвесной горной стене, вела узкая, не шире фута, тропа. Она была хорошо утоптана, но так извилиста, что не всякий мог пройти по ней. К тому же она хорошо простреливалась. Один решительно настроенный лучник мог удерживать здесь отряд любой численности, разумеется, пока у него оставались стрелы.

    Через две недели ученик начал ходить, а через месяц Учитель разбудил его однажды ранним утром, когда солнце ещё не освещало облака над горами и вересковыми пустошами. Голос у него был суховатый и очень тихий:

    - Теперь ты каждый день будешь вставать вместе со мной. Пошли.

    Они сбежали к речке и прыгнули в воду. Сначала он задохнулся - так холодна оказалась горная вода. Но спустя несколько минут её прохлада стала даже нравиться. А может быть, он вообще неправильно воспринимал тепло и холод, потому что ещё помнил раскалённый камень.

    Они позавтракали стеблями какой-то высушенной травы. Он попросил дичи или хотя бы хлеба, но Учитель ответил:

    - Тебе предстоит стать воином. Поэтому дичи ты сейчас не получишь. - И добавил, усмехаясь: - Считай это первой трудностью, которую тебе предстоит преодолеть.

    Не объясняя, почему воинское обучение должно проводиться на голодный желудок, Учитель встал, вышел на край площадки перед их пещерой и сел в начальную позу для медитации. Почти сразу его восточное лицо стало безжизненным, и он невыразительным голосом приказал:

    - Садись рядом, как и я. Успокойся духом, вдыхай жизнь… Ты должен постигнуть, что воина невозможно заставить беспокоиться или чего-либо хотеть. Всё, что ему не нравится, лишь обостряет его восприимчивость и решительность. Запомни это, иначе ты не выживешь… Ты всё равно не выживешь, но если с самого начала не будешь думать правильно, мальчик, то умрёшь слишком скоро, даже по меркам этого мира.

    Первые месяцы учения показались адом. Они были до того страшны, что иногда ему начинало казаться: он опять лишился памяти, только теперь не может вспомнить не то, что было вчера, а то, что происходило час или даже минуту назад… Боль, страх, холод, голод, постоянное ожидание чего-то ещё более страшного, чем он только что испытал… И всегда над ним висело ледяное, бесстрастное лицо Учителя.

    Через полгода его начала удивлять способность Учителя осознавать самые сложные состояния, которые возникали в душе и теле ученика во время тренировок. Учитель, без труда и ни разу не ошибившись, подводил его к пределу возможностей, но никогда не переступал этот порог, чтобы у мальчика даже на миг не возникло ощущение, что он не может чего-то сделать, чтобы его боевой дух не ослаб ни на секунду.

    Через два года он стал получать от учения удовольствие, и у него вдруг взыграло самолюбие. Ему захотелось делать упражнения лучше, чем требовал Учитель, хотелось, чтобы он удивился его умению. Некоторое время восточник поддерживал это настроение, потом вдруг навалил дополнительные тренировки, да так, что мальчик сразу понял: пределов тому, что они изучают, нет. Совершенства не существует.

    Уразумев эту нехитрую истину, мальчик открыл для себя, что, сосредоточившись на каком-то одном упражнении, упускает другие, причём самые простые. Например, он никак не мог обогнать зайца, а когда всё-таки научился догонять и хватать зверька за уши, стал проигрывать Учителю в беге на длинные дистанции. Как-то вечером Учитель сказал, что он неправильно расходует жизненную силу после десятой мили, но как расходовать её правильно, объяснять не стал, вероятно, полагал, что мальчик должен выработать это ощущение самостоятельно.