Я разулся и окинул взглядом квартиру друга: просторная кухня, гарнитур старый, еще советский, белые табуретки с клетчатым верхом. Ковер на стене — не красный советский, а новомодный с тиграми. Стены кривые… Нет, по местным меркам ровные, просто это я зажрался. Под ногами скрипнул паркет.

Возле выхода стоял таз со сбитой кафельной плиткой, а рядом к стене прислонилась медная труба, швабра и небольшой железный топорик — в ванной был ремонт.

Леонид Каретников воспитывал сына настоящим офицером: держи слово, будь честным, защищай слабых. Но времена изменились, он сам, очевидно, брал подарки от студентов, иначе откуда столько излишеств, когда зарплату в универе по полгода задерживают?

И мать Илюхи, тетя Лора, брала взятки от нерадивых студентов. Так и выживали. Помнится, многие знакомые жаловались, что некоторые преподы топили всех, чтобы урвать побольше. Каретниковы так не делали, они просто взимали налог за глупость и лень.

— Так кофе будешь? — повторил Илья, гремя посудой в кухне.

— Если ты скажешь, что он молотый, то поселюсь у тебя на правах, вон, Маклуши и буду работать за еду.

Ко мне подошел рыже-белый кот Маклаут, потерся о ноги, я взял его на руки и понес на кухню. Маклуша оправдал свою кличку и прожил двадцать один год. Сейчас ему около пяти.

— Не, зерновой кончился, а молоть лень. Вот, есть «Нескафе-Бразеро». — Он показал баночку, которая почти не отличалась от тех, что я видел в магазинах в двадцать первом веке.

Вспомнилась песня группы Ундервуд: «Все, что нам сегодня пох… потомки назовут эпохой».

«Такой же бразеро, как я — негро», — подумал я, но отказываться не стал.

Илья разогрел на газовой плите гороховый суп с копчеными ребрышками — мой живот заурчал в предвкушении. Вкуснейший оказался суп! Горох дешев, сытен и всяко полезнее сизых макарон. Когда друг в очередной раз распахнул холодильник, я заметил там начатую палку ядовито-розовой колбасы «салями».

Пообедав, мы приступили к урокам: английский, алгебра, история, география. Последними уроками был труд. Трудности возникли только с алгеброй — формул-то я не помнил, поистерлись из памяти за столько-то лет. Остальное мы щелкали, как орешки. А вот с английским трудности возникли у Илюхи, он больше технарь. А я с моим нынешним сознанием хорошо справляюсь и с точными науками, и с гуманитарными.

Распрощались мы в начале седьмого. Перед тем, как отправиться домой, я спросил у Ильи:

— Ты можешь разузнать адрес Лялиных?

— Вряд ли получится.

— А у тебя есть что-нибудь ненужное, но что ценилось бы? Шоколадка тухлая или кофе невкусный. Выменяю на адрес.

Илюха почесал в затылке, кивнул.

— Есть один кофе, правда, начатый. Родителям не понравился, и они не знают, куда деть: дарить стыдно, выбросить жалко.

— О! Пойдет. Давай его сюда.

Это был индийский кофе в жестяной банке, вонючий, в виде светло-коричневого порошка. Наверное, где-то в подпольном цеху шлепают, как сейчас — большую часть продукции.

— Зачем тебе Лялины? — повторил Илья. — Что ты собираешься делать? Ну, с Лялиными? Побьешь им окна?

Я покачал головой.

— Ты не понял. Отец живет на две семьи, туда все лучшее носит, на нас отрывается, а уйти ему не позволяет общественное мнение. Мать доводит, нас лупит смертным боем. Если бы ушел, все выдохнули бы с облегчением. Может, пожил бы счастливо хоть немного… — Я прикусил язык, может, если уйдет, и не убьют его в той перестрелке.